— Ты мстишь мне, Бардалф, не так ли? — тихо пробормотала Дженнифер.
— За что? — Он недоуменно поднял брови.
— За то, что вытворяли с тобой Берта и мой отец, — сказала она и шмыгнула носом.
— Что за чушь ты городишь?!
— Тогда почему? — воскликнула она.
— Это мое дело. Я хочу, чтобы ты съехала отсюда. Неужели ты не понима…
Но Дженнифер уже не слушала его. Ее голова, подобно пеленгатору, повернулась от него на девяносто градусов вправо и настороженно застыла. Тотчас он услышал шум шагов: кто-то бежал, спотыкаясь, вверх по дорожке к дому.
— Это Энди! Что-то случилось! — вскрикнула она с какой-то необъяснимой материнской проницательностью и вскочила со стула.
Торопливо размазав по лицу еще не высохшие слезы, женщина бросилась к двери, а когда рывком распахнула ее, увидела сына. Он был весь заляпан грязью, русые волосы слиплись, испуганные глаза вылезли из орбит.
— Энди! — прошептала она.
Бардалф нахмурился и поднялся с места. Мальчик был явно чем-то сильно расстроен. Судя по его виду, кто-то недавно надавал ему хороших тумаков. Однако ни он, ни его мать не решались сделать первый шаг навстречу друг другу. Оба стояли как вкопанные и, казалось, обменивались какими-то таинственными сигналами, даже не пытаясь установить физический контакт. То есть, попросту говоря, обняться.
По спине Бардалфа пробежал жуткий холодок. Ядовитый язык Берты вытравил из Дженнифер не только способность сопротивляться злу, бросать вызов несправедливости. Он убил в ней нечто гораздо более важное — способность проявлять любовь, упрятанную в сердце.
— Я… я споткнулся и расшибся, — произнес наконец Энди, стараясь казаться храбрым.
— О, Энди!.. — По всему было видно, что Дженнифер сильно переживала за сына, но не могла даже обнять и приласкать его, словно опасаясь чего-то. Она лишь всплеснула перед ним руками и рассеянно произнесла: — Я… ты… Ведь ты должен быть сейчас в школе…
Бардалф не выдержал, оттолкнул ее в сторону и, положив твердую руку на вздрагивающие плечи мальчика, бодрым голосом сказал:
— Сейчас неплохо бы чашечку чая, как считаешь? — Он подтолкнул его к двери, и Энди шагнул в прихожую. — Потом можно ополоснуться под душем для бодрости, а когда высохнешь, заклеим все твои ранки и ссадины бактерицидным пластырем. Признаюсь тебе, дружище, что падать, да к тому же еще внезапно — не самое приятное развлечение. Знаю по собственному опыту. — Не переставая говорить, он завел бедолагу в кухню и усадил в удобное глубокое кресло. — Особенно часто я расшибался в детстве, когда носился с другими мальчишками на улице или лазил по деревьям. — Бардалф усмехнулся. — Но ведь и другим тоже доставалось. Другие тоже ходили потом с синяками, но не унывали. Все равно всем было весело…
Дженнифер протянула руку к голове сына, откинула с его лба волосы и увидела ссадину, которую уже успел заметить Бардалф. И неудивительно. Ведь он был экспертом по всяким ушибам и ранам, которые продолжал получать от жизни, хотя давно уже вышел из детского возраста.
— Бедный мой мальчик! — Она осторожно прикоснулась губами к пунцовой ссадине на лбу сына и провела пальцами по его горячим щекам. — Я поставлю чайник, сынок.
— Спасибо, ма.
Энди наклонился вперед, чтобы развязать шнурки, но Бардалф знал, что он пытался таким образом скрыть навернувшиеся на глаза слезы. Мальчик хотел казаться сильным. Не хотел выказывать своих эмоций. Эмоции, чувствительность, сострадание — эти понятия были не в чести в «Монтрозском углу». Поэтому Дженнифер, слепо следуя этим угрюмым традициям дома, боялась даже произнести лишнее слово, чтобы случайно не выдать тех чувств, которые обуревали ее в эти минуты. Бардалф видел, что ей было до слез, до боли в сердце жалко сына, но она молчала, словно в рот воды набрала.
Безмолвно сидел в кресле и сам пострадавший. Энди, казалось, тоже боялся. Боялся не только говорить о своих переживаниях, но даже дотронуться до матери, которая стояла всего в нескольких дюймах от него.
Бардалфу стало не по себе. Не говоря ни слова, он подошел к мальчику и ласково провел ладонью по его волосам, по вздрагивающим плечам. Ему хотелось показать забитому подростку, что взрослые могут относиться к детям не только строго и сухо, но и с душевной теплотой, искренней обеспокоенностью и состраданием.
— Давай сбросим твои грязные ботинки и свитер. Не возражаешь? — мягким голосом предложил он Энди.
С опаской взглянув на незнакомого мужчину, мальчик стянул с ног расшнурованные ботинки, потом поднял вверх руки — и его испачканный свитер полетел в сторону. Снимая с Энди грязный свитер, Бардалф поймал себя на мысли, что отношения этого подростка с матерью были настолько же прохладными, насколько теплыми были его отношения с Уиллом. Дженнифер наверняка пришла бы в шоковое состояние, если бы увидела, как легко и свободно они с ним выражали привязанность и любовь друг к другу. Ни у его сына, ни у него самого не было никаких комплексов, связанных с эмоциями: оба никогда не скрывали их, не прятались пугливо от них.
Вдруг у него защемило сердце — так сильно захотелось ему увидеть сейчас же Уилла! Так сильно он соскучился по сыну!
— А вы… вы кто? — боязливо спросил его Энди.
— Бардалф. — Мужчина улыбнулся и ободряюще похлопал подростка по плечу.
В тот же миг тело Энди замерло и перестало вздрагивать. Смахнув с лица последние слезинки, он тоже улыбнулся и воскликнул:
— Ух ты! А ведь я слышал о вас! От мамы.
— Уверен, она не могла сказать обо мне ничего хорошего. — Бардалф скорчил смешную гримасу и проворчал: — Когда я жил здесь, у меня был прескверный характер, я был груб и игнорировал твою мать.
Энди покачал головой. Его глаза такого же небесно-голубого цвета, как у матери, моментально оживились, и он сказал:
— Я ничего такого не знаю об этом. Но про вас она говорила, что в те годы вы знали здесь каждую травинку, любое насекомое, любую птичку и могли с завязанными глазами обойти всю округу и не сбиться с пути!
— Твоя мама… — Бардалф искоса взглянул на Дженнифер, и его губы тронула едва заметная улыбка. — Твоя мама просто очень добрая женщина, и поэтому она решила обратить твое внимание на те немногие положительные качества, которых я еще не успел утратить.
— Бардалф приехал из Нью-Йорка, чтобы снова пожить здесь какое-то время, — сказала Дженнифер, опуская на подлокотник кресла кружку чая для сына. На миг Бардалф перехватил ее взгляд и сумрачно насупил брови.
— Ух ты! Классный напиток! — воскликнул Энди, глотнув из кружки горячего, душистого чая.
— Ну, а теперь, дружище, — Бардалф подмигнул подростку и опять ободряюще похлопал его по плечу, — выкладывай нам свою военную тайну. Что произошло?
— Я… — Энди смутился. Было совершенно очевидно, что он не мог смотреть прямо в глаза Бардалфу и лгать. Последовала долгая пауза. Это было молчание перед исповедью, и мужчина терпеливо ждал, пока ребенок не заговорил: — Ну… на большой перемене они подошли ко мне и сказали, что моя мама такая же немощная зануда, такая же тряпка, как и я, и… и что мы с ней тупицы и растяпы, а в животе у нас вместо крепких кишок болтаются куски зефира и хозяйственного мыла.
Энди высказал все это, едва скрывая горькую обиду и негодование. Когда он замолчал, в кухне снова воцарилась тишина. Бардалф молил Бога, чтобы Дженнифер вдруг не выдержала и не нарушила эту тишину каким-нибудь возгласом или резким движением, жестом. После того как мальчик излил перед взрослыми то, что у него накипело на душе за последний час или два, ему надо было самому обдумать, взвесить все сказанное им, а для этого нужна была тишина. И Дженнифер, словно вняв мольбам Бардалфа, выдержала, не прервала ничем минутное безмолвие, в которое погрузилось все вокруг них. Нервно покрутив пальцами, Энди прерывисто вздохнул и продолжил свой невеселый рассказ:
— Я по… по… попытался проигнорировать их, как учила мама, но они толкнули меня в крапиву, а потом стали п-п-прыгать по мне и с-с-сцапали мой пакет с обедом!
Слезы покатились по его щекам, и Бардалфу стало до боли в сердце жалко ребенка.
— Успокойся, Энди, — приглушенным голосом произнес он и, взяв в ладони подрагивающие мальчишечьи руки, крепко сжал их.