— Это так на меня ты подействовала. Честное слово, Татка, тебя ждет великое будущее, только ты обещай никогда не бросать верного Стаса.
Они поднялись на пятый этаж в скрипучем, грохочущем старом лифте. Пока Наташа копалась в сумочке, отыскивая ключ, Стас стоял прислонившись к косяку дверей и рассуждал:
— Мастерские, Татуся, есть свободные на Ленинском проспекте, и не дорого. Если бы ты согласилась ездить по красной ветке, я бы тебе устроил очень хорошенькую мастерскую.
— Не пойму, Стас, что ты так стараешься? Насколько я поняла, тебе-то от моей работы с гравюрой ничего не обломится.
— Ну это как сказать. — Стас даже оживился, как только разговор коснулся гравировки. — Это мы еще посмотрим. Ты не хочешь меня пригласить на чашечку кофе?
«Так, так. Началось», — ехидно подумала Наташа, а вслух сказала:
— Завтра утром вставать рано, извини.
Но настроение Стаса как-то резко изменилось, появилась вдруг игривость и задор. Он взял Наташину руку, стал мять ее, бормотать что-то об их стопроцентной дружбе на века, и неизвестно, чем бы все это кончилось — чашечкой кофе или очередной оплеухой, если бы по лестнице с верхнего этажа не спустился человек и не остановился перед лифтом.
То, что произошло потом, никак не могло соответствовать общему сценарию вечера. Стас оглянулся на человека, топтавшегося возле лифта, побледнел, схватил Наташу за плечи, втолкнул ее и себя в едва приоткрытую дверь, захлопнул ее за собой и прислонился, тяжело дыша. Наташа заподозрила в этом репетицию сцены бурной страсти и хотела отреагировать адекватно случившемуся, но, увидев, что Стас, как говорится, лица на себе не имеет, спросила шепотом:
— Что случилось?
Стас медленно вытер пот со лба, потихонечку приходя в себя.
— Стас, наконец, что ты вытворяешь?
— Держись, старуха, если я прав, то присутствие того мужичка на твоей площадке, — Стас показал большим пальцем на дверь за своей спиной, — ничего доброго не предвещает.
— Да можешь ты мне сказать, что все это значит?! Наташа повысила голос и тут же поняла, что сделала это напрасно. Стас еще больше побледнел и зажал Наташе рот ладонью:
— Ради бога, тише! Нам еще не хватало, чтобы он услышал, о чем мы тут толкуем. Я видел его, Татка, совсем в другом месте и при таких обстоятельствах, о которых тебе до поры до времени лучше не знать.
Наташе пришлось-таки поить Стаса чаем, уходить из защищенного места он категорически отказался. Но и отвечать на вопросы, касающиеся случившегося, тоже отказался.
Они долго сидели на кухне, Наташа пила горячий чай маленькими глотками, ощущая неимоверную усталость во всем теле, будто только что, как в кошмарном сне, трудно убегала от преследования. Стас, болтая ложечкой в чашке и уставясь в одну точку на столе, монотонно говорил что-то о том, как ему тяжело стало на Арбате, как плохо продаются картинки, что этакий мерзавец Сашка Антиквар перебивает у него бизнес своими многочисленными, непрекращающимися старинными часами, офортами якобы восемнадцатого века и неизвестного происхождения.
— Я с ним пытался работать на пару, — говорил Стас, — но он же, пройдоха, по неизвестным мне каналам картины под старину добывает. И не говорит где. Сведи я его с Михайлычем, например, туг мне и придет полная хана. Стаса на обочину отправят. У Сашки и размах и рука крепкая в ментуре есть. А я человек маленький. Да, скучно стало жить, Татка. За бугор, что ли, податься? А как в институте хорошо было! И денег почему-то хватало.
Стас оживился, вспоминая кратковременное пребывание в институте, товарищей по общежитию и учебе. Но вдруг осекся, помрачнел:
— От нашего курса половина осталась, Вы вот с Ольгой самые яркие на курсе были, она, конечно, красавица, да дура, бездарь. Институт она заканчивает. А ты? В нашем вузе всего-то таких двое, гениев. Ты да Леха Филимонов. Ты в свободный полет ушла, а Леха… — Стас махнул рукой.
Наташа зябко поежилась, вспомнив темноглазого паренька, приехавшего откуда-то из глубины Алтая и незаносчиво носящего в институте титул гения.
Он был замкнут, скромен, не имел ни друзей, ни близких знакомых и постоянно пропадал в мастерской. Вокруг него витал ореол зависти, злословия, благоговения, уважения, вражды, никто ничего толком о нем не знал, но судачили напропалую. Он был необычайно удачлив, с первого курса участвовал в престижных выставках и получал именную стипендию Союза художников, за что прослыл богачом. Но однажды все внезапно кончилось, Леха перестал писать, а на четвертом курсе разразился глухой скандал и его отчислили за творческую несостоятельность. Причем, как потом выяснилось, автором такой формулировки оказался не кто иной, как Бронбеус, что немало удивило студентов: мастер слыл защитником и покровителем талантливых учеников. Говорили разное: что Леха связался с наркотиками, что будто бы проявились его зарубежные родственники и он уехал за границу. А Леха пропал, со времени выхода приказа его никто не видел, и понемногу студенты стали забывать странного паренька. От воспоминания Наташа поежилась, что-то во всей этой истории было загадочное и неприятное.