Она немного обиделась на саму себя за этот самоуверенный порыв, настроение сразу испортилось, от предстоящей встречи она решила не ждать ничего.
И, конечно, платья, хоть сколько-нибудь напоминающего вечернее, не нашлось. Наташа развесила по всей комнате свой гардероб.
— Не густо, — размышляла Наташа вслух, — кофточки, юбочки, жакеты. Полный парад для лекций и библиотек.
Она вдруг со всей отчетливостью поняла, что та жизнь, к которой она привыкла, с которой слилась настолько, что и одежду, и прическу (длинную толстую косу они с матерью растили чуть ли не с трехлетнего возраста Наташи, была даже выработана специальная система ухода за волосами), и стиль поведения она подсознательно выбирала, согласуясь именно с ней, — эта жизнь не вернется никогда.
— К чему же я себя готовила, — размышляла Наташа, разглядывая себя в зеркало.
Зеркало отразило похудевшую, осунувшуюся девицу, с темными кругами под глазами, с выпирающими ключицами и испорченными красками и растворителями руками. — Не менее чем к роли профессорской жены, должно быть. Что ж, это вполне понятно. Невольно пыталась скопировать мать. Кстати, надо посмотреть Тонечкин гардероб.
У Тонечки в шкафу Наташа нашла золотистое бархатное платье с открытой спиной, на тоненьких бретельках и с драпировкой на лифе, в которое мать наряжалась единственный раз в жизни, когда отмечали профессорское звание Николая Ильича в ресторане. Немного удлинить разрезы — и вполне сойдет за современное вечернее платье. А цвет этот, Наташа хорошо знала, очень идет к ее оливковой коже, унаследованной от бабушки-гречанки, и к светло-русым волосам с золотой рыжинкой. А к серо-синим миндалевидным глазам — миндалевидный же аквамарин на застежке золотого браслета — единственное украшение в семье, тоже наследство, оставшееся от бабушки. Туфли на высоких каблуках, когда-то купленные матерью к этому платью, оказались немного великоваты, что Наташа, недолго думая, исправила, подложив вату. Бесцветная помада, чтобы губы влажно блестели, легкие бежевые тени — закрыть синеву под глазами, две капельки духов на мочки ушей — больше никакой косметики.
Наташа пошлепала себя по щекам, насильственно вызывая исчезнувший румянец.
— Хороша, — пропела она зеркалу, небрежно перебросив тугую косу на спину, — надо бы косу остричь. Саму себя не нарисуешь — никто не догадается. Только бы Стас догадался на машине приехать. В этой обуви, если не ошибаюсь, не ходят. По крайней мере, я не смогу в ней пройти и десяти метров.
Наташа открыла бабушкин сундук в прихожей, вытащила накидку из темно-коричневой норки. Мех пах нафталином, переливался, блестел.
— Сойдет за манто. — Наташа повертелась перед зеркалом, закутав плечи в накидку. — Мех, драгоценности, ресторан, привыкаю к новой рассеянной жизни. Впрочем, накидка — это уже слишком. Декаданс какой-то.
Она сняла с вешалки длинный, широкий шифоновый шарф:
— Закрыть свои костлявые плечи и этого достаточно. А теперь очень глупо получится, если я буду сидеть, вырядившись, и ждать этого дурацкого Стаса.
Словно в ответ на последнее Наташино заявление, зазвонил домофон, и голос Стаса удивительно правильным литературным языком доложил, что он должен подняться к ней, упаковать полотно. Просили приехать с ним. Поворчав, что абсолютно нелепая фантазия — ехать в ресторан с картиной, хоть и небольшого формата, Наташа уселась, закурила тонкую ментоловую сигаретку и стала наблюдать, как Стас возится с картиной, обертывает ее, упаковывает, обвязывает бечевкой…
— Ты на машине?
— Да, и в машине нас с тобой ждут. Ты же сказала, что не приглашаешь домой. Так что помоги мне лучше, чтобы не задерживать доброго дяденьку.
— А когда добрый дяденька рассчитываться собирается?
— В машине и рассчитается. Тебе бы, милая, повежливей надо быть с партнерами. Тогда и с заказчиками проблем не будет.
В машине было прохладно, сумеречно, стоял густой запах дорогого одеколона.
— Здравствуйте, Наталья Николаевна.
Наташа прищурилась, стараясь, после уличного света, разглядеть в полутьме машины обладателя этого бархатного, хорошо поставленного баритона. Она ожидала увидеть одного из бритоголовых, быкообразных типов, которые, как братцы из ларца, так походили друг на друга. Но рядом с ней на заднем сиденье, куда церемонно посадил ее Стас, сидел элегантный человек лет около сорока, аккуратно постриженный, в дорогом, безукоризненно сшитом костюме и ослепительно белой сорочке.