Вешает трубку, а я минут пять пялюсь в одну точку перед собой, пытаясь понять, что чувствую. Но хрен мне, а не самоанализ, потому что этот звонок выбил у меня почву из-под ног. И положить бы болт на то, что Илья ждёт меня где-то — пусть дальше верится в своих проблемах, но что-то в его голосе навело на мысль, что выслушать сто́ит. Послать всегда успею.
Со временем ненависть к Илье превратилась в застаревший нарост на том участке души, где хранятся все светлые моменты детства и юности. С Маринкой мы о нём никогда не говорили, а сыну она не рассказывала о его героическом папаше. Предпочитала молчать, хотя Антон довольно настойчиво выпытывал. Мальчикам нужен отец, как пример, как образец. У Антона его не было, да и не очень-то Илья годится в примеры для подражания.
Ай, чёрт с ним.
Моё любопытство меня когда-нибудь точно погубит.
Хватаю со стола ключи, сигареты и выхожу на парковку. До конца перерыва ещё полчаса, можно потратить их на этого придурка.
Илья стоит, оперевшись спиной о свою машину, и смотрит куда-то в сторону. Он мало изменился за пятнадцать лет: такой же длинный и долговязый. Ноги, руки — километровые, но с возрастом оброс мясом настолько, что даже кадык не торчит. Хотя, вроде, снова похудел.
Время меняет всех, но внутри, до самой смерти, мы остаёмся такими же.
— Спасибо, что пришёл, — говорит, переводя на меня тяжёлый взгляд. Под почти чёрными “цыганскими” глазами залегли тени, а нос заострился.
Хм, странно.
— Какой-то ты вялый, — замечаю, останавливаясь рядом.
— Да чего-то бодрость меня оставила, — отмахивается и распахивает дверцу рядом с водительским сиденьем. — Запрыгивай, Киреев, в салон. Поедем пожрём. Я помню, ты любитель.
Я тоже много, что помню, но молчу, принимая предложение. Уж очень мне что-то не нравится потухший взгляд Ильи и какие-то медленные движения, точно ему бороться приходится каждый раз, чтобы лишний шаг сделать.
Нет, он всегда был вальяжный, через губу не переплюнет, но сейчас прям совсем странный.
— У меня всего полчаса есть, потому давай, в темпе вещай, — предупреждаю, когда Илья выруливает со стоянки. В машине стойкий запах лекарств, который никакая “ёлочка” не способна заглушить.
— Говори здесь, — прошу, когда Илья останавливается у парковки возле “Утопии”. — Не хочу я жрать, пить или ещё что-то в этом духе. Да и тебя слушать не хочу, на самом деле.
— Ладно, Киреев, как скажешь, — вздыхает и поворачивается ко мне всем корпусом. — Я хочу с сыном увидеться.
Вот это номер.
— С кем?
— Ты не глухой, — усмехается, доставая из бардачка пачку сигарет и зажигалку. — С сыном. Своим сыном.
— Думаешь, имеешь на это право?
Морщится, точно я ему поддых врезал с ноги, и затягивается сигаретой. Кашляет, вытирает рот, и я ловлю его “больной” взгляд в зеркале заднего вида.
— С тобой всё нормально? Ты бледный.
— Нет, со мной точно не всё нормально, — снова вздыхает и остервенело тушит недокуренную сигарету. — Поможешь мне? С Антоном увидеться?
— Ха, ты даже имя его, оказывается, знаешь. Герой, чего уж.
— Киреев, не паясничай, я прошу тебя. Мне нужно с ним увидеться.
— Чего, отцовские чувства проснулись, что ли? Не поздновато ли?
— Ну уж, когда проснулись, тогда и проснулись. Не тебе в моей душе копаться.
Злится, трёт исхудавшее лицо, а я замечаю, насколько сильно запали его щёки, покрытые тёмной щетиной.
— Ты бухаешь, я не пойму? Какой-то ты несчастный весь.
— Мне только бухать остаётся для полного счастья, — ворчит, а я смотрю на часы, понимая, что времени остаётся всё меньше.
— Так, или ты мне говоришь, зачем тебе малец понадобился, или я сейчас же ухожу.
— Я… в некотором роде умираю, — заявляет, глядя сквозь меня, а по моей спине ползёт противный холодок. — Забавно, правда? Осталось-то всего ничего — где-то полгода, и я… хочу вину свою, что ли, загладить. Если это, конечно, возможно. Считай это прихотью умирающего.
Молчу, а в голове сотня микровзрывов мозги на части разрывает.
— Завещание я уже написал. Всё накопленное оставлю Маринке и пацану. Всё-таки я многое ей должен. Но, Влад, мне было-то всего семнадцать, какие мозги в этом возрасте, какая ответственность?
— А сейчас чувство вины догнало?
— Как-то так, да, — кивает и снова закуривает. На этот раз не кашляет, просто глубоко дышит, а воздух из лёгких вылетает со свистом и хрипами. — Поможешь? В память того, что между нами троими всё не всегда было плохо. Помнишь же? Когда-то ведь всё было хорошо. И пусть я просрал все шансы подыхать в кругу родных и близких, но… помоги исправить, уговори Маринку дать мне увидеться с сыном.