— Как он мог? — вопросила рохирримка, когда немного оправилась от первого потрясения. — Почему?
— Это решение Гнилоуста, а не Короля, — тихо ответила я, наблюдая за встающими из-за столов переговаривающимися воинами. Для меня привычнее было бы услышать сейчас ожесточённые дебаты после такого заявление, но, похоже, здесь не было принято публично высказывать своё мнение, или же мужчины понимали, что Тэйоден не в себе, и не хотели напрасными спорами наживать неприятности. — Не знаю как, но Советник полностью завладел доверием вашего правителя. Он имеет на него влияние и вкладывает в его голову свои мысли.
— Грима давно втёрся в доверие дяди, но раньше так далеко не заходил.
— Раньше Эйомер не грозился лично вышить каёмку на его саване, — мне тут же пришлось опустить глаза под её испуганным взглядом. — Они повздорили утром, я случайно услышала.
— Мой брат бывает вспыльчив и скор в суждениях, уверена, он совсем не это имел в виду.
— А я вот с ним согласна, и даже вышивать помогу.
Поднявшись из-за стола, я начала собирать опустевшие подносы из-под хлеба, чтобы отнести их на кухни. Как мне кажется, не только Эоймер в королевском семействе отличался вспыльчивым нравом: выходя из зала с очередной стопкой подносов, я заметила Эйовин, которая что-то увлечённо доказывала уже вернувшемуся из покоев Конунга Советнику. Она была так погружена в свои эмоции и переживания, что, казалось, не замечала ни плотоядной улыбки Гнилоуста, ни того, что, наступая, он загоняет её в угол под лестницей.
Стоило подойти немного ближе, чтобы его елейное шипение заставило скрипнуть зубами.
— Волнуетесь за брата, дорогая? — ворковал Грима, приближаясь к девушке и, протянув руку, касаясь её бледной щеки. — Вам стоит проявить ко мне лишь каплю благосклонности, и клянусь, сделаю всё, чтобы наш мудрый Король изменил своё решение. Лишь крупица вашей ласки — приказ на заточение под стражу будет отменён…
Ласки, значит, мерзавцу захотелось? Подкравшись сзади, я что есть силы огрела его подносами по затылку. Пошатнувшись, Советник плавно осел к ногам взволнованной, изумлённо уставившейся на меня Эйовин.
— Это получилось нечаянно, — попыталась я оправдаться, отводя глаза и рассматривая серебристую гладь подноса.
— Нужно уходить, — сумев очень быстро вернуть свою обычную невозмутимость, она обошла распростершегося под ногами Советника и потянула меня к кухням. — Спасибо за храбрость, но будет лучше, если нас здесь никто не увидит.
Гордясь своим поступком, который, по здравому размышлению, ничем иным кроме ребячества назвать было нельзя, я поторопилась вслед за ней. Быть застигнутой на месте расправы вовсе не хотелось, можно ведь было ограничиться и парой слов, чтобы отвлечь Гнилоуста от его жертвы, но ведь приложить наглеца по голове гораздо интереснее.
Как оказалось, мы поспешили уйти из злополучного коридора совсем не зря: уже на следующее утро каждому в Медусельде было известно о том, что прошлым вечером на Советника Конунга было совершено покушение. И хотя похвастаться пострадавший мог лишь шишкой, вспухшей под сальными волосами, Хаме было приказано в самые кратчайшие сроки найти организовавшего нападение преступника.
========== глава 8. В поисках неприятностей ==========
— Даже не думай об этом, это было решение Эрвина взять на себя твою вину, он уже взрослый и отдаёт отчёт своим поступкам, — строго произнесла Эйовин, когда мы шли к конюшням. Она пообещала, что я смогу проехаться на любом из находящихся там сейчас скакунов, и час назад принесла в мою комнату рубаху, брюки и сапоги, которые, хоть и были велики, оказались вполне удобными. — Он защитил тебя, ты унизишь его, если хоть слово скажешь, к тому же это сейчас просто опасно.
— Но что если Грима потребует, чтобы его казнили? Как я смогу жить с этим?
— Вот тогда и решим, что делать, — отрезала рохирримка, когда мы вошли в деревянное строение с высокими балками и утеплёнными загонами для лошадей. — Хотя я не думаю, что до этого дойдёт.
В отличие от неё я не сомневалась, что Советник Конунга способен на любую подлость, в том числе и на убийство, особенно если не своими руками. Залюбовавшись стоящим в одном из стойл Снежногривом, которого просто невозможно было не узнать, я попыталась побороть панику, разгорающуюся в сердце, стоило вспомнить о том, как три дня назад молодой воин во всеуслышание заявил, что это он огрел Гнилоуста так, что тот полночи провалялся в коридоре под лестницей. В то утро, когда было объявлено, что на Советника было совершено покушение, меня сразу заинтересовал вопрос: неужели делавшие каждый час обход стражи его не заметили? Или решили не вмешиваться в его судьбу — если околевает, так пусть доходит? Но потом, когда Эрвин заявил о том, что покушался именно он, мне было уже не до шуток — чёрт с ним, с Гнилоустом, но неужели молодой рохиррим стал свидетелем того, как я огрела Гриму по голове подносами? Ведь иначе зачем ему брать вину на себя, если только чтобы не выгородить меня? Неужели он решил, что меня первой заподозрят? Возможно так бы и случилось, ведь я появилась при весьма загадочных обстоятельствах и живу в Медусельде всего несколько дней, но, орки подерите всех чертей в аду, я ведь не единственная Ненавижу Гриму. Поступок Эрвина вызывал во мне противоречивые чувства — с одной стороны, я была благодарна ему за столь оригинальный способ защиты, но с другой — совершенно не хотела, чтобы с этим храбрым молодым воином что-то случилось, а потому была готова в любую минуту отправиться к Хаме, чтобы признаться в том, что это я виновница торжества справедливости. Останавливала только Эйовин, которая была категорически против подобного поступка. Опасения её были понятны: последние дни мы держались вместе и могли защитить друг друга, а поодиночке, если я ещё и в темнице окажусь, это уже не представлялось возможным. Да и развязывать Гнилоусту руки не хотелось: ведь ясно же, что в нём взыграли инстинкты мартовского кота, а служанки и селянки в силу его непомерных амбиций на роль вожделенной и желанной никак очевидно не подходили.
— Какая красавица, — пытаясь отвлечься от тревожных мыслей о том, что нельзя было даже пытаться исправить, чтобы не сделать ещё хуже, я указала на молодую рыжую кобылу в белых гольфах и с изумительно густой гривой. — Можно я её выведу во двор?
— Ты можешь и прокатиться на ней: Тала очень послушна, она совсем молода, поэтому ещё не годится для воинов, но помощник конюха её уже объезжал, — пояснила Эйовин, выводя из стойла статную пегую кобылу, которая была заметно крупнее той, что выбрала я.
Седлать лошадь было привычным делом, хотя ремни подпруги, конечно, отличались от тех, которые были мне знакомы. Тала и впрямь оказалась очень терпеливой и спокойной, и уже через пятнадцать минут я была в седле, и мы выехали на огороженный участок двора, предназначенный для выгула скакунов. Стараясь следовать за уверенно правящей своей кобылой Эйовин, я ласково перебирала густую жёсткую гриву Талы, на что та отвечала тихим довольным ржанием. Наверное, давно её не выводили, явно ведь застоялась и радуется возможности размяться. Подчиняясь её стремлению набрать скорость, я припала к могучей шее. Мама посадила нас с Тео в седло очень рано, благо возможности клуба не были в этом ограничены; спустя годы брат рассматривал верховую езду лишь как хорошее времяпрепровождение, для меня же она была частью жизни, которой я зачастую посвящала все свои выходные, вместо того чтобы ходить с одноклассниками на пикники и концерты заезжих рок-звезд. Холодный ветер растрепал волосы и настойчиво забирался под рубашку, но в те минуты я была так счастлива, что почти не обращала на это внимания, а позже с интересом слушала одного из конюхов, который, помогая нам чистить лошадей, увлечённо рассказывал, как добиться того, чтобы шкура животного сияла зеркальным блеском, а грива не спутывалась в узлы.
Конюшни стали тем местом, куда я уходила после того, как заканчивала помогать на кухнях и в ткацкой. Стремление загрузиться замковыми заботами и хлопотами настолько, чтобы уже ни о чём не думать, всё ещё было очень сильным, иначе бы оставалось слишком много времени для страхов, которые и так неотступно терзали по ночам. Здесь, среди бликов солнечных лучей, острых, перемешивающихся запахов навоза и сена и громкого ржания лошадей, я ощущала, как душу, наконец, наполняет покой, и, угостив Талу припасёнными для неё яблоками или морковкой, вместе со старым конюхом Кеоримом закладывала ячмень в кормушки и расчёсывала гривы знаменитым роханским жеребцам. Красота этих статных животных восхищала, забота о них приносила умиротворение и совсем не вызывала усталости. Постепенно жизнь входила в определённый ритм, быт становился привычным, а воспоминания бежали прочь, словно минувшие дни были лишь сном, вытесненным яркой, порой жесткой реальностью. Единственные, кто неизменно были в моём сердце, это родители и брат, но боль от разлуки с ними я старалась заглушить долгими разговорами с Эйовин, которая о своих переживаниях говорила крайне мало, однако умела выслушать, поддержать и просто улыбнуться так ласково, что на душе становилось тепло, и все страхи делались уже не такими страшными. Страх, впрочем, был всего один, но очень сильный; я не могла найти ему причин и разумного объяснения, но с тех пор, как уехал брат Эйовин, я чувствовала себя уязвимой, беззащитной. Конечно, я побаивалась и самого Эйомера, однако, пока он был в Медусельде, почему-то была уверена, что ничего плохого случиться не может, что он всё контролирует, успевает позаботиться обо всех и защитит даже такую несносную девчонку как я. Не знаю, откуда взялось это ощущение, наверное, дело было в кипучей энергии Сенешаля, его внутреннем стержне и силе, которые невозможно было не ощутить, находясь рядом с ним. Или может, всё дело в тех словах, что он нашёл, чтобы утешить меня у спальни умирающего Тэйодреда? Он был тогда почти нежным, а не колким, как обычно. Доброта и сострадание, которые он проявил в те минуты, проникли в самое сердце и заставили понять, что Эйомер бывает не только властным и грубым, в нём есть человечность, и он грудью закроет тех, кто нуждается в его защите. Пока он находился во дворце, опасаться было нечего, а теперь, когда уехал, каждая ночь полнилась страхами, и порой уснуть удавалось лишь к утру. Одна в тёмной комнате, в чужом городе, в мире, знакомом лишь по книгам и фильмам, я особенно остро ощущала свои одиночество и беспомощность, неспособность что-либо изменить, зависимость от чужих решений и благосклонности. Те, кто мечтают попасть в Средиземье, верят в сказки и думают, что окажутся в вихре волшебных приключений. На самом деле это не так — ты просто крохотная песчинка среди ветров сражений и противостояния различных чуждых сил. Маленькая песчинка, которая не имеет ни смысла, ни значения, и с лёгкостью может быть втоптана чьими-то сапогами в дорожную пыль.