Гул голосов во дворе вырвал из глубокой задумчивости, отложив щётку, которой чистила Талу, я поспешила к дверям, чтобы понять, что происходит, и отчего обычно невозмутимые воины общаются на столь повышенных тонах, что даже кони в стойлах настороженно засопели и запрядали ушами.
Обычно запертые ворота были распахнуты: в них вереницей въезжали всадники. Сомнений не было — эоред Эйомера вернулся в Медусельд, его так радостно приветствовали горожане, что от их криков закладывало уши и хотелось накрыть голову подушкой, если бы таковая была под рукой. Переведя взгляд на ведущие ко дворцу ступени, я едва сдержала стон отчаяния: на верхней площадке стоял ухмыляющийся Грима, мерзавцу было от чего радоваться — Хама как раз уводил в сторону темниц Эйомера, рядом с которым шли двое стражей. Держать Сенешаля не было никакой нужды, похоже, он знал о выданном Тэйоденом приказе на арест, и, судя по всему, сдался сам без какого-либо сопротивления.
Звон вынимаемых из ножен мечей разрезал воздух, гулкий ропот роханских витязей, казалось, был осязаем, но стоило сыну Эйомунда обернуться и отрицательно качнуть головой, как они смолкли, в едином порыве склоняя головы — так принимают волю Сенешаля Марки его воины.
На сердце от предчувствия неминуемой беды стало холодно, зябко обхватив себя руками за плечи, я заметила появившуюся в тёмном дверном проёме сбегающую по мраморным ступеням Эйовин. Не пытаясь скрыть слёз, девушка бросилась вслед за братом, громко выкрикивая его имя. Лишь на миг он обнял её, а потом, что-то шепнув в светлые растрепавшиеся волосы, скрылся за углом дворца вместе со своим конвоем.
Там находился охраняемый, ведущий к темницам вход. За минувшую неделю мне довелось трижды побывать в тех спускающихся к зловонным камерам тоннелях — после долгих уговоров и мольбы стражники позволили несколько минут побыть с Эрвином и принести ему немного горячей еды с кухонь. Юноша лишь отшутился на вопрос о том, зачем присвоил себе мою заслугу по оглушению Советника, сказав, что сам собирался это сделать, но не успел за проворной целительницей, и велел, чтобы Кайл передал его родителям просьбу не тревожиться понапрасну. Разумеется, если бы об этом узнал Грима, пришлось бы долго объясняться. Приходилось учиться быть незаметной, как тень, и тихой, как мышь, чтобы ходить куда считаю нужным, не привлекая к себе лишнего внимания.
Сейчас, правда, пришлось забыть о своём стремлении как можно реже попадаться на глаза Гнилоусту. Ловко пробираясь между ведущими в конюшни своих скакунов молчаливыми хмурыми воинами, я подбежала к растерянно озирающейся Эйовин и порывисто обняла её за плечи.
— Зачем он вернулся? — воскликнула девушка, когда я потянула её к ступеням дворца, — разве не разумнее было скрыться на время?
— Разве гордость позволит витязю Марки прятаться, как преступнику и трусу? — ответила я, уводя рохирримку в её спальню подальше от торжествующих глаз Советника. — Всё дело в чести, Эйомер не может её замарать.
— Но Грима оклеветал его!
— Не в этот раз. Твой брат действительно нарушил приказ своего Короля не уводить эоред за пределы Эдораса. И пусть состояние разума Тэйодена вызывает опасение, слабоумным его никто не объявлял, никто не в праве ослушаться его решения. Но мне кажется, узнав, что племянник вернулся, Конунг одумается и велит отпустить его из-под стражи.
— Думаешь? — утирая слёзы, спросила двушка, впервые за то время, что я была в Медуседе, позволив себе такую слабость, как лечь на заправленную постель среди бела дня.
— Разумеется, Эйомер ему как сын.
Даже не знаю, кого больше пыталась сейчас приободрить и утешить: себя или Эйовин? Если себя, то не получилось, но сестра Сенешаля цеплялась за слова как за спасительную соломинку. Она долго рассказывала истории из их детства, когда в Марке был мир, и они беспечно сновали по дворцу, проказничая и шаля, неизменно выслушивая нотации Тэйодена и получая его прощение, если не набедокурили слишком сильно. Конунг смог заменить и отца, и мать, был строгим и добрым, в нём всего было в меру, он любил и гордился ими и никогда не отправил бы своего племянника в темницу. Никогда!
Когда утомлённая переживаниями девушка уснула, я покинула спальню, намереваясь пройти на кухни и помочь кухаркам с приготовлением обеда. В помещении, где на столах стояли уже готовые блюда, обычно было не многолюдно, поэтому, услышав Гриму, который до омерзения елейным голосом спрашивал у одного из слуг, во сколько кормят в темницах и что именно понесут, я, насторожившись, шмыгнула за высокие полки с посудой и только оттуда решилась взглянуть на происходящее. Гнилоуст нашёл себе жертву в виде совсем молоденького рыжего мальчишки и теперь заливался соловьём о том, как сочувствует арестованному Эйомеру и возлагает надежды, что приказ об аресте будет отменён, и того скоро отпустят на свободу. Лично налив похлёбки в небольшой котелок, он велел мальцу отнести его стражникам для Сенешаля. Замерев от ужаса, я смотрела, как он всыпает в бульон желтоватый порошок, пока подросток отвернулся к другому столу, чтобы захватить хлеба.
— Запомни одно, не упоминай о том, кем ты послан, — сладко улыбаясь, промолвил Советник. — Трудно каждому прийтись по нраву, немногие видят чистоту моих устремлений.
Едва он торопливой походкой покинул помещение, как я выскользнула из своего убежища и жестом остановила собравшегося выполнить поручение Фэнитора. Это Гнилоуст никого на кухнях не знает, мы же с мальчиком были знакомы.
— Я сама схожу к стражам и передам похлёбку. Ступай лучше к матери в ткацкую, я слышала, она тебя искала.
Попрепиравшись для приличия с минуту, подросток, довольный, что его избавили от похода к темницам, умчался прочь, я же сунула котелок под один из столов к бадье с отходами и принялась торопливо заворачивать в полотенце ещё тёплый пирог, головку сыра и кусок копчёного свиного окорока. Мысли вертелись вокруг того, что ещё из еды нужно захватить с собой, когда тишину нарушило жалобное, переходящее в хрип повизгивание. Осмотревшись, я увидела вечно вертевшуюся под ногами у поварих чёрную лохматую собачонку. Она явно успела нахлебаться из злополучного котелка и теперь сотрясалась всем тельцем в судорожных конвульсиях. Зажав рот ладонью, чтобы не закричать в голос, я в панике смотрела на то, как животное осело на бок, вытягивая короткие лапы. Яд! Грима подсыпал в похлёбку именно яд, а не какое-нибудь развязывающее язык зелье, как мне подумалось вначале. По щекам бежали горькие слёзы: из-за моей глупости погибла эта смешная собачка, нужно было сразу догадаться, что Гнилоуст замышляет именно убийство. И он обязательно повторит свою попытку, можно в этом не сомневаться. Нужно предупредить Эйомера, пока ещё не поздно. Если ещё не поздно.