— Сам увидел. Не спалось, — кажется, он был не против такого тесного физического контакта и упёр подбородок в мою макушку. — Никогда не отходи одна так далеко, это очень опасно. Особенно ночью.
— Но почему? Здесь кроме нас никого нет, — в самом деле, почему он так встревожен и раздражён? Вокруг лишь сосны да вереск, что может случиться?
— Помнишь, ты как-то заметила, что в Медусельде слишком мало служанок, и некому выполнять женские обязанности? — напомнил Эйомер после минутного молчания и продолжил, лишь дождавшись моего кивка и крепче сжимая ладонями плечи. — Не хотелось бы говорить об этом сейчас, но ты должна знать, чтобы впредь не натворить глупостей и держаться рядом с воинами. Мало сказать про Тёмные Времена, этого не достаточно, чтобы ты поняла о чём я. По нашим степям рыщут орки, и не только отрядами, но и в одиночку, они шпионят, выслеживают…, но выслеживают не только то, что происходит в Марке. Они ищут свою добычу.
— Добычу?
— Да, Лютиэнь. Их добыча — юные девы и молодые жёны, они крадут их из городов и сёл, организуют ночные нападения, которые не всегда удаётся отбить.
— Но зачем? — содрогнувшись от догадки, я вгляделась в темноту, словно там за границами долины могли и впрямь таиться злобные мордорские твари. — Они употребляют их в пищу?
— Если бы, — качнув головой, Сенешаль обнял меня, почувствовав страх, который сам же и нагнал. — Хотя, что может быть страшнее? Но оно есть, Лютиэнь. Они запирают их в своих норах, порочат тела несчастных своей похотью, пока те не родят им дитя.
— Они используют ваших женщин для размножения? — тошнота едва не лишила дара речи, от паники ноги подкосились, и если бы Эйомер не сжимал так крепко, я бы уже свалилась к его ногам. — Но почему?
— Вне Чёрных Земель у них нет самок, а с тех пор, как Саруман создал свою армию, стало ещё хуже. Именно поэтому ты не видела женщин во дворце: их берегут мужья и отцы, в буквальном смысле не выпуская за порог. В Медусельде служат лишь жёны воинов и иногда горожанки.
Понимая, что была не готова к ужасающей реальности Арды, громко всхлипнув, я развернулась в его руках и, смаргивая слёзы, прижалась щекой к холодной стали доспехов.
— Я долго гадал, подослана ли ты Саруманом или нет: с одной стороны, он не мог быть столь расточительным, чтобы отправить в Медусельд девушку, которую можно использовать в иных целях, но с другой, это мог быть весьма хитроумный план, рассчитанный на эффект неожиданности, — почувствовав, как я напряглась в его объятиях, которые ещё секунду назад казались самой надёжной защитой, Эйомер прижался заросшим подбородком к моему виску. — Прости, сегодня я понял, как ошибался. Ты слишком чиста, чтобы служить злу. Тэйодред был прав: ты — луч света, позволь мне сберечь тебя.
========== глава 13. Я пока не решил, как наказать тебя… ==========
— Только сегодня? — ужасно захотелось пихнуть Сенешаля локтём в бок, но, учитывая, что он в латах, больно будет одной мне. — А разве Гэндальф тебе вчера ничего не сказал?
— Сказал, — усмехнувшись, он, наконец, отпустил меня. — Сказал, что ты действительно жила в королевстве за морем, а мне, чтобы доверять тебе, нужно научиться слушать своё сердце.
Упс, похоже, Волшебник всем даёт этот универсальный совет, а ещё поддерживает чужую ложь во спасение.
— Хорошо, если мы разобрались с тем, что у меня и в мыслях нет кому-либо вредить, — начала я, когда Эйомер, сжав в ладони мои пальцы, настойчиво повёл к спящему лагерю. — То, возможно, ты позанимаешься со мной немного утром перед завтраком?
— Позанимаюсь чем? — не оборачиваясь, попытался уточнить воин.
— Потренируешь с мечом.
Эйомер всё же оглянулся, и мне захотелось сквозь землю провалиться под его недобрым взглядом. Говорю же — хамелеон — не пятьдесят, сто оттенков негодования.
— Зачем это тебе? — голос стал стальным, из него в миг исчезла всякая теплота.
— Ты же сам сказал: времена тёмные, мы в кольце войны, орки рыщут, я должна уметь постоять за себя, защититься, — опустив всё ещё влажные от слёз ресницы, я взглянула на наши сплетённые пальцы: его — смуглые и сильные и мои — белые и тонкие, словно день и ночь соединились. — Пожалуйста.
— Нет, — отрезал Эйомер, похоже отказываясь слышать мольбу в моём голосе. — Девушка не должна брать в руки оружие, я ещё разберусь с тем, кто его тебе дал.
— Но я владею мечом и, если случится бой, смогу быть полезна, как и любой воин. Мне лишь нужны тренировки, чтобы не растерять навыков.
— Дева-воин? — он выплюнул эти слова, словно они были ядовитыми. — Что ты знаешь о войне, чтобы считать, что можешь быть полезной в бою?
— Я никогда ещё не была на войне или в настоящем бою, но уверена, что в нужный момент смогу…
— Да я не сомневаюсь в твоей храбрости! — перебил Эйомер, впиваясь в меня внимательным взглядом. — После драки, которую ты затеяла с Боромиром, я уже понял, что твоя смелость граничит с безрассудством. Но посмотри на себя: тонкая, хрупкая девчонка! В тебе силы не больше, чем в птенце зяблика по весне. Боромир контролировал себя, это был лишь нелепый урок для самонадеянной нахалки, которая посмела поймать его на слове, но в бою никто щадить тебя не станет. Что будет, когда ты окажешься под градом свистящих стрел среди обезумевших от ярости орков, мёртвых тел и кровавого месива? Думаешь, вспомнишь о том, чему тебя возможно научили? Нет! Ты бросишь свой меч и в панике станешь метаться, ища укрытия, но его не будет, тебя разорвут, прежде чем осознаешь, что происходит. Пойми же, что война это не детские игры, воевать могут только мужчины, тебе там нет места.
— Значит, попрошу Леголаса, он не откажет, — упрямо вздёрнув подбородок, я с трудом выдержала гневный взгляд Сенешаля. Считает меня слабой и ни на что не годной? Ну и пусть! Мне всё равно, но как же жаль того перемирия, которое установилось между нами всего несколько минут назад.
— Ты не посмеешь, я запрещаю! — он с такой силой сжал мою руку, что на глазах снова выступили слёзы. — Забудь даже думать об этом!
— Ты не можешь мне приказывать! Я не твоя служанка или подданная! — толкнув его, я попыталась вырваться, но это было всё равно, что пытаться сдвинуть скалу; Эйомер лишь крепче сжал меня, притягивая к себе и глядя в лицо таким потемневшим взглядом, что на голове с перепугу едва волосы не зашевелились. На высоких скулах ходили желваки, ноздри гневно подрагивали: похоже, лучше заткнуться, чтобы не бесить его ещё больше, но ведь он уже так проницательно подметил моё безрассудство, вот и сейчас оно пересилило желание прикусить язык. — Я свободный человек! Твоя сестра дала мне крышу над головой, еду и одежду, но я отработала их честным трудом! Ты не можешь отдавать мне приказы, я не стану им подчиняться! Только попробуй заставить меня хоть что-то сделать, уйду в тот же день!
— Моя сестра не оставила бы тебя без моего позволения, не стоит забывать об этом, — почти прошипел он, запуская пальцы в мою растрепавшуюся косу и больно сжимая волосы на затылке. Чувствуя, что он с трудом сдерживается, чтобы не дёрнуть так, чтобы искры из глаз посыпались, я попыталась сохранить стойкость и не зажмуриться. — Посмей хоть раз ослушаться меня и узнаешь, что будет.
— Похоронишь рядом с отравленной Гримой собачонкой?
— Нет, милая, хуже! Такой исход был бы благословением для тебя!
С этими словами он потащил меня в лагерь и бесцеремонно толкнул к одному из костров, у которого спали женщины и дети. Устроившись у огня, я с досадой наблюдала, как он направился к разбитому для Тейодена шатру, и клялась себе, что никогда в жизни не выполню ни одного его чертова приказа, однако утром так и не решилась подойти к мирквудскому эльфу со своей просьбой.
После приготовленного наспех завтрака мы вновь выдвинулись в путь: дорога вывела из створа долины в степи, которые на горизонте сливались с бурыми холмами и затянувшими небо тучами. От вчерашнего весеннего тепла не осталось и следа, влажный туманный воздух нагонял тоску, а мысли, не давая успокоиться, вертелись вокруг ночной ссоры с Эйомером и его рассказа о зверских бесчинствах орков и Сарумана. Поглаживая шелковистую рыжую гриву Талы, я с ужасом думала о страшной участи тех несчастных, которые были захвачены в плен вражьими слугами: лучше уж смерть, чем такая доля. Даже представить невыносимо, что тела могут коснуться орочьи лапы, а уж терпеть насилие, подвергнуться надругательству и выносить в себе чудовище: Эйомер прав, это самое страшное, что может случиться, это то, что невозможно пережить, сохранив в здравии рассудок. Если тело и выживет, то душа умрёт навсегда. Каково же тем роханским воинам, которые не смогли уберечь свою суженную, жену, сестру или дочь? Теперь понятно, почему они так яростны и непобедимы в бою, почему обладают столь жёсткими, подозрительными нравами: закалились в своей беде, испили боль за родных полной чашей.