Куда девалась девочка, которая радовалась каждой мелочи и так стремилась помочь, стать нужной? Почему от неё осталась лишь оболочка, мёрзнущая в натопленной комнате солнечным весенним утром? Всё просто. Девочку угораздило влюбиться в того, кто лишь насмехался над ней с самого её появления в его землях. Она приняла обычную похоть за обещание любви, и даже теперь, когда он оттолкнул от себя, запретил приближаться, продолжает любить, хочет лишь одного: знать, что с ним всё хорошо, всё в порядке. Пусть горько от осознания собственных ошибок и глупых поступков, но эта невыносимая дурочка стремится быть рядом, знать, что Эйомер жив, что сталь врага не коснулась его, что по окончании войны он невредимый вернётся в Рохан. И эта дурочка — я. Как не обещай себе измениться, стать другой, но в одночасье не повзрослеешь, не изменятся чувства. Сердце, как прежде, бьётся в своём хмельном угаре, остаётся лишь смириться с этим и попытаться впредь не совершать того, за что будет мучительно стыдно. Попытаться стать такой незаметной, какой только возможно. Может быть, тогда всё быстрее закончится.
Устав от пустых терзаний, понимая, что на самобичевание совсем нет времени, я отложила доспехи и приготовила сапоги, рубаху и брюки, чтобы через час можно было переодеться в них. Нужно ещё навестить Эйовин и наведаться в конюшню, чтобы отнести в стойло Талы перешитое в попону тёмное бархатное покрывало. Ох и влетит мне за него от Ранары, зато кобыле будет тепло, и её рыжая масть не так сильно будет бросаться в глаза. Почему-то от мысли о суетливой доброй служанке на сердце стало теплее, уж наверное её дочери не такие чокнутые, как я, наверняка влетает от маменьки за всякий проступок. Может и познакомлюсь с ними, если суждено вернуться из последнего похода против Врага.
В Палатах Исцеления в этот ранний час был ещё тихо, лишь редкие стоны и негромкий храп нарушали сонный покой, но моя подруга уже сидела в постели и тщательно расчёсывала здоровой рукой спутавшиеся пряди светлых волос. От моей помощи она отказалась, заявив, что в отличие от многих лежащих здесь мужчин, капризным, беспомощным младенцем себя не ощущает, зато тут же принялась расспрашивать, что я знаю о предстоящем походе. Услышав, что я отправляюсь в него с разрешения Боромира, девушка встревоженно свела тонкие брови.
— Лютиэнь, прошу тебя, останься со мной, мне будет не по себе в чужих стенах без тебя.
— Но здесь остаются Мэрри и Пиппин… — растерявшись от такой просьбы, я, недоумевая, взглянула в её потемневшие до льдистой синевы глаза. — Я уже не могу отказаться, через час мы отбываем.
— Хафлинги тоже уезжают, разве их удержишь? — взяв за руку, Эйовин усадила меня рядом с собой на кровати. — Но ты… Мэрри рассказал мне вчера вечером обо всём, что случилось. Я виновата перед тобой, но обещаю, я всё улажу. Я поговорю с Эйомером, как только появится возможность. Брат не такой, клянусь, он бы никогда не оставил тебя без защиты, он не прогнал был…
— Не стоит, — стараясь подавить предательскую дрожь в голосе, которая появилась, стоило услышать имя любимого, я осторожно сжала её пальцы. — Он прав, я обуза, вам не до меня теперь. Возможно, здесь, в Гондоре, мне будет лучше.
— Обуза?! Не смей даже говорить о подобном! Думаешь, я не понимаю, что ты задумала? — вспылив, повысила голос Эйовин, чем вызвала недовольное бормотание спящих в Палатах раненых. — Ты не собираешься возвращаться в Гондор!
— Это не так!
— Не стоит врать, будто я сама не хотела того же, когда отправлялась сюда… — запнувшись, она отвела взгляд, понимая, что выдала то, о чём говорить вовсе не собиралась. — Но у меня были на то причины, у тебя же их нет. Оставь детское ребячество, тебе не нужно участвовать в битвах, не нужно ничего никому доказывать, останься.
Упрямо покачав головой, я попыталась подняться, но рохирримка оказалась сильнее, чем можно было ожидать, и, крепко сжав мою руку выше локтя, не позволила сдвинуться с места.
— Ты никуда не поедешь, я обо всём расскажу брату.
— Нет, — сжавшись от такого шантажа, я затравленно посмотрела на подругу. На душе и так скверно, неужели нельзя обойтись без ссор и споров? — Пожалуйста, я ведь не выдала тебя в Медусельде, у меня даже мыслей таких не было.
А ведь могла, и тогда бы не было этой ужасной ссоры с Эйомером, всё было бы по-другому, хотя лучше знать правду о его чувствах, чем жить в своих иллюзиях.
— Это всё из-за Эрвина? Что натворил это несносный юнец? — загоревшись новой догадкой, Эйовин нехотя отпустила мою руку, принимаясь разглаживать невидимые складки на стёганном одеяле. — Он обидел тебя, да?
— Нет! Честное слово, он здесь ни при чём.
— Брат спрашивал у меня, как случилось, что ты нанесла увечья Гриме, а в темницах оказался Эрвин. Прости, я солгала. Сказала, что он поджидал тебя после ужина и увидел, как ты, ссорясь с этим червём, двинула его подносами. Только, может, Эрвин и правда тебя там поджидал? Ты никогда ничего не рассказывала, может, он позволил себе вольности, о которых тебе стыдно говорить?
Час от часу не легче, оказывается, она умолчала о своём участии в той истории, оставив отличившимися нас с Эрвином? Вот уж чего я никак не ожидала от племянницы погибшего Конунга! Только увечья были не слишком сильными, черепную коробку Гриме я, к сожалению, не проломила.
— Эрвин никогда не совершал недостойных поступков, мне не в чем его упрекнуть, — пытаясь быть убедительной, я не опустила глаз под её пытливым взглядом. — Он не обидел меня ни одним словом или действием и не имеет никакого отношения к принятому мною решению.
— Но Мордор, Лютиэнь, это же безумие…
— Не большее, чем любое другое, — уже раскаиваясь в том, что перебила подругу, я устало прижалась лбом к её плечу, — не держи меня, прошу, лучше пожелай удачи.
Молча кивнув, она обняла меня, прикоснувшись холодными губами к щеке, и от этого стало во сто крат труднее, чем минуту назад: я не умею прощаться, не умею уходить от близких, лгать им.
— Обещай, что справишься, что мне не придётся оплакивать и тебя тоже.
Так нечестно, против правил шантажировать дважды. Или это ещё не предел?
— И ты обещай принимать лекарства целителей, и, если встретишь воина более обаятельного, чем Арагорн, то, пожалуйста, прояви всё очарование, на какое только способна, — да, я тоже умею играть в подобные игры, но всё же особой жестокостью не обладаю. — А когда я вернусь, мы будем гулять в садах, они здесь очень красивые.
Не найдя слов для достойного ответа, Эйовин скосила глаза в сторону ширмы, за которой в этот момент раздался особенно залихватский храп, и, не сдержавшись, рассмеялась. Всё понятно, в обаяние гондорских витязей она ничуть не верит. Что ж, подожди, принцесса, приедет и к тебе рыжий принц на белом коне. Конечно, может и не на совсем белом, но это уже не столь важно.
Довольная тем, что сумела хоть немного развеселить подругу, я обняла её ещё раз, а затем, не имея больше времени задерживаться, поспешила к конюшням. В коридорах и внутреннем дворе Цитадели уже во всю кипела жизнь: сновала торопливая прислуга, собирались группами воины, которым совсем скоро предстояло отправиться в самый опасный из походов этой войны, заливисто лаяли собаки, которых царившие неразбериха и суета, похоже, привлекали больше, чем ароматные запахи, распространявшиеся с кухонь, где поварихи спешили приготовить раннюю трапезу.
Пройти по запруженному повозками двору и обойти длинные помещения казарм, стараясь быть не замеченной попадающимися на пути рохирримами, было задачей не из простых; лишь оказавшись возле стойла Талы, я смогла вздохнуть с облегчением. Но и эта передышка длилась недолго: стоило спрятать в сене свои вещи и потрепать по холке радостно всхрапнувшую кобылу, как за спиной уже раздались чьи-то лёгкие шаги. Прижавшись на мгновение щекой к лоснящейся шее своей любимицы, я обернулась к проходу только для того, чтобы увидеть приближающегося к нам… Эйомера. Что я там говорила о лёгкости шагов? Ну вот, кто бы мог подумать, что этот здоровенный бык-культурист умеет передвигаться почти бесшумно? И почему именно сейчас кроме нас с ним и лошадей здесь никого нет? Закон подлости, не иначе. Ведь должны же конюхи уже седлать жеребцов? Или в первую очередь завтрак, а обязанности обождут?