Переглянувшись, мы поскакали назад, но вернулись лишь к шапочному разбору, даже клинки вынимать из ножен уже было бессмысленно. Чувствуя себя весьма оскорблённой и обиженной, я, тем не мене, позволила Тале занять так ей нравившееся место справа от высоченного Киборга, но на попытку успевшего убрать меч Боромира завязать разговор усиленно отмалчивалась. Похоже, он был весьма доволен собой и своей ловкостью, потому что лишь предложил перестать ребячиться, но извиниться даже не подумал. Хоббиты нас своей компанией больше не развлекали: сообразили, что лучше находиться рядом с Гимли и Леголасом, потому что те никуда не попытаются сплавить в ответственный момент под благовидным предлогом, а вот мне оставалось им лишь завидовать. Я то уж точно не могла никуда отъезжать от гондорских рыцарей, если не хотела попасться на глаза рохиррим и их предводителю. Мне, разумеется, это совсем не улыбалось, в предыдущие три дня Эйомер не наткнулся на меня только благодаря моему везению вкупе с умением виртуозно прятаться посреди бела дня за чужими спинами и его интересу к незнакомым землям, и неустанному прочёсыванию дороги в поисках вражьей засады, но если он всё же меня углядит, скандал будет грандиозный. Оглохну, не иначе. А ещё не хочется его стычки с Боромиром, они и так, кажется, не в восторге друг от друга: во всяком случае, мне уже довелось подметить, что гондорец предпочитает общаться с Сенешалем поменьше, да и смотрит в его сторону не слишком любезным взглядом, причём, судя по всему, неприязнь к Эйомеру у него давняя и фактически неприкрытая. Разумеется, любопытство заставило тем же вечером, когда уже был разбит лагерь, попытаться выяснить, где собака порылась, но Боромир лишь перевёл разговор на тему того, не надумала ли я вернуться под охраной его воинов в столицу, и, получив отрицательный ответ, велел спать покрепче, пока имею такую возможность. Интересно, а что бы он сказал этим самым воинам? Что его оруженосец внезапно вспомнил, что не полил дома горшки с геранями? Да они бы меня в порошок стёрли за то, что по моей вине потеряли возможность продолжить участие в столь героическом походе в один конец.
В ту ночь впервые над нашим лагерем пронеслись назгулы. Их внезапное краткое появление почти невозможно было рассмотреть, так высоко в чёрном небе они парили, но вот побежавшие по коже ледяные мурашки паники въелись, казалось, в самое сердце. Словно воплотились в жизнь самые страшные кошмары, и теперь неустанно преследовали, простирая в голубой выси свои чёрные крылья. Все последующие дни они следили за каждым шагом нашего продвижения и, если исчезали, то не более чем на пару часов. От этого зловещего присутствия, от того, что большая часть пути пройдена, и до решающего дня осталось совсем немного времени, настрой в рядах воинов был напряжённым и тревожным, разговоры почти стихли, и совсем не радовала вступающая в свои права весна: жёлтые и синие головки первоцветов, лопающиеся на ветвях маслянистые почки, вздрагивающий под порывами ветра вереск. Прошло несколько часов, и местность начала стремительно меняться: из пышущих молодой зеленью долин и холмов мы выехали в казавшуюся мёртвой пустыню, в которой не было ничего кроме гор отработанного шлака и сошедших некогда селями осколков гранитных утёсов. Над лежавшими на северо-западе, у подножия Эмин-Мюил, топями клубился густой сизый туман, казавшийся издалека мутной дымкой дождя, насколько хватало взгляда вокруг были лишь горные пики да каменистые лощины, от тоскливого, безжизненного вида которых наизнанку выворачивало душу. По приказу Арагорна войска были стянуты более плотной колонной, ближе к хмурому, пасмурному вечеру в последний раз был разбит лагерь, который окружили кольцом сильно дымящих на ветру костров.
Расседлав, почистив и накормив наших скакунов, от души позавидовав Тале, которая, нервно прядая ушами и то и дело косясь на чёрные точки в небе, жалась к лоснящемуся боку Киборга, я скрылась в шатре, с облегчением стянув доспехи, от которых невыносимо ныло всё тело. Хорошо, хоть кольчугу в своё время не взяла, как предлагала сделать Эйовин, иначе точно, не выдержав такой тяжести, позорно рухнула бы с лошади на землю ещё днём. И дело было не в физической нагрузке, к ней я была давно привычна, виной всему был страх, свинцовой тяжестью скопившийся в груди. Несмотря на все попытки держаться и пробудить в себе былую смелость, он отравлял, заползал своими мерзкими щупальцами в каждую клетку уставшего, разбитого проведённой в седле неделей тела. Вот когда пришла по-настоящему острая тоска о том, что не осталась в Медусельде, что, решив глупо, по-детски геройствовать, отправилась вместе с подругой и хоббитом в Гондор. Ну что изменило моё участие в этой ужасной войне? Кто я такая, чтобы быть столь самонадеянной? Всего лишь обычная девчонка, которая всю жизнь играла в любимую сказку, но оказалась не готова к её жестоким, суровым реалиям. Ведь что не говори, как не ищи себе оправданий, а я совершаю одну ошибку за другой, каждую непоправимее предыдущей: безрассудно влюбляюсь, рвусь в бой, в котором от меня никакого прока кроме нескольких убитых орков, становлюсь обузой для людей, которые совершенно ничего мне не должны, и как итог оказываюсь у стен Мордора, собираясь принять участие в битве, которая ещё неизвестно чем обернётся в этой чужой, незнакомой реальности. Вот спрашивается, кто ещё кроме дурочки вроде меня мог так вляпаться. И что теперь со всем этим делать? Ответ, конечно, имеется лишь один: отвечать за свои поступки. И я сделаю это, но что останется от меня, когда всё закончится, и останется ли хоть что-то? Не последний ли рассвет я завтра встречу? Сколько бы их было, если бы, проявив разумность, я осталась в Эдорасе?
От едва сдерживаемого отчаяния тряслись руки, гребень выпал из них, расплетённые волосы так и остались нерасчёсанными, когда в шатёр вошёл Боромир. Похоже, одного взгляда ему хватило, чтобы оценить моё состояние. Ласковое прикосновение ладоней к плечам обернулось крепким объятиями, когда из глаз всё-таки хлынули предательские слёзы. Его поддержка, утешение были столь же неожиданными, как и необходимыми. Неловко шмыгнув носом, я не решилась разомкнуть чужие руки. Гондорец усадил меня на служившие кроватью одеяла, на которых в молчании мы и провели последующие несколько часов. Это молчание не было гнетущим, скорее, оно роднило, объединяло перед предстоящим последним рывком. Волчий вой за кругом костров гнал клочья сна, едва он украдкой пытался подступить, чтобы хоть ненадолго забрать в своё надёжное царство.
Стоило на чистом, освещённом гаснущими звёздами небе забрезжить рассвету, как так и не сумевший уснуть лагерь ожил, с новой силой разожгли огонь в кострах, чтобы приготовить еду, которая мало кому лезла в горло. Через час прозвучал приказ выдвигаться, и вот мы уже, наконец, были в долине Мораннон, которую застилал всё тот же ползущий с топей ядовитый туман. Страх, не дававший покоя ночью, теперь сменился холодным, отрешённым спокойствием. Слишком неприступны были стены Тёмного Логова, слишком высоки башни и укрепления Мордора, чтобы не понимать, какие войска скрыты за воронёными створками Врат, и что, если не случится чуда, шансов у нас просто нет. Гнетущую тишину нарушил голос Арагорна, который, не теряя спокойствия, принялся расставлять воинов на склонах двух холмов, между которыми лежала густая зловонная грязь. Ощущение того, что из бойниц за каждым нашим действием наблюдают сотни вражеских озлобленных глаз, заставляло расправлять плечи, выше держать голову, тщательно скрывать эмоции. Вынужденная подчиниться короткому непривычно властному приказу Боромира, я заставила Талу отступить к гондорским витязям, в то время как он сам вслед за Гэндальфом, Арагорном, Эйомером и глашатым направил Киборга к сомкнутым Вратам. С ними ехали так же Имрахиль, хоббиты и Гимли с Леголасом. Оставалось лишь с тревогой смотреть, как они останавливаются на расстоянии выстрела из лука от Врат, слушать гул трубы и громкое требование Государя Гондора, призывающего Тёмного Владыку выйти и держать ответ за начатую войну.
Первые несколько минут казалось, что нас, словно назойливых муравьёв, собираются игнорировать, но затем беззвучно открылась калитка, из которой выехали несколько всадников. За шлемами и железной амуницией рассмотреть их было практически невозможно, но вот кони имели вид жутковатый: в глазницах вращались налитые кровью глаза, по лоснящимся чёрным шкурам хлопьями сползала пена, словно скакуны не один час неслись галопом. Всего парламентёров было четверо, но вести переговоры, похоже, было поручено самому высокому в чёрном, подбитом алым шёлком, плаще. Наверное, это был человек, но столь искаженный, что это вызывало определённые сомнения. В грубом, хриплом голосе сквозила неприкрытая усмешка, каждое слово полнилось надменностью и неприязнью: