— Она ещё молода и не обучена.
Короткого скептического взгляда военачальника хватило, чтобы понять, что он думает о таких неуместных оправданиях, затем он подтолкнул нас в сторону от себя, и я с радостью и облегчением увидела Мэрри и Пиппина, глаза которых горели таким азартом, словно они не в битве сражались, а играли в кучу-малу, и их моргульские клинки покрыты вовсе не горячей чёрной кровью. Их запал дал сил биться с врагом дальше; пусть мы и были приманкой для Саурона, но уж коли он повёлся, то обломает зубы, прежде чем прожуёт. Впрочем, запал длился не слишком долго, стоило увидеть несущихся к нам горгоротских троллей и понять, что давиться будет не только Тёмный Владыка: сейчас и нам самим не поздоровится. В каких же недрах земли рождаются такие мерзкие твари? Издав истошный визг, которого сама от себя не ожидала, я направила Талу на одного из зеленокровных монстров, когда он с завидной неуклюжестью, растаптывая всё на своём пути, ломанулся прямо к нам с удельскими. Сумев отвлечь его внимание на себя, я дала, наконец, кобыле возможность, не разбирая дороги, нестись, куда глаза глядят.
Как же совершаются геройские подвиги?
По глупости, не иначе.
Понимая, что нахожусь теперь не под защитой гондорских витязей, а в плотной давке среди орков и вастаков, что смерть неминуема, и уже незачем хранить инкогнито я на скаку убрала в ножны меч и, сняв надоевший до безумия шлем, запустила им в одного из искажённых, попав ему точнёхонько по голове. Удивлённо оглянувшись, обозлённый воин бросился к нам с Талой с явным намерением поквитаться за содеянное, но кобыла была не глупа и сумела увернуться, а его клинок с отвратительным хлюпающим звуком вонзился в живот гнавшегося за нами и взревевшего от возмущения по поводу такого вопиющего предательства тролля. Добило зверюгу вонзившееся в толстую шею копьё. Вот, честное слово, стоило, отбросив с лица волосы, оглянуться и посмотреть, от кого оно прилетело, чтобы увидеть перекошенное от гнева лицо Эйомера. Молиться о том, чтобы он меня не узнал, конечно, теперь было поздно, но и бояться скандала тоже. Постаравшись дрожащими губами улыбнуться рохирриму, я снова схватилась за меч и развернула Талу всё к тому же искажённому, который уже сумел выдернуть свой клинок из тела тролля и теперь очень хотел поквитаться за дерзость. Ну разве можно отказывать ему в столь праведном желании? Схватка была недолгой, наверное, мне просто повезло заметить брешь в кольчуге врага. Я не преминула тут же вонзить в неё меч, а затем, опомнившись, что вастак тут не один, а в обширной компании, направить лошадь обратно к гондорцам. Похоже, главным талантом Талы было удирать, находя себе дорогу в плотном кольце врага: уже вскоре мы снова оказались возле своих, и это позволило ненадолго вздохнуть с облегчением. Ровно до того момента, пока прямо над головами, издавая вопль, от которого заложило уши, не пронёсся назгул. Ящер схватил в лапы конника и, поднявшись в небо, сбросил его вниз, тут же направляясь за новой жертвой. От ужаса кровь буквально застыла в венах, но тут совсем рядом раздался крик Пиппина.
— Орлы! — хоббит указывал клинком куда-то на чёрные точки, оторвавшиеся от самых верхушек гор; на лице его смешались радость и удивление. — Смотрите, орлы!
Он был прав, неожиданной помощью для нас стали гигантские птицы — битва кипела теперь не только на земле, но и в поднебесье. К сожалению, полюбоваться схваткой наших союзников с назгулами не было никакой возможности, слишком теснили жаждущие убивать орки, каждый вздох, каждое движение, все убывающие силы приходилось направлять на отражение их ударов, на то, чтобы хоть ещё на несколько мгновений продлить свою жизнь, успеть сделать ещё один вдох саднящими лёгкими. Врагов было невероятно много, словно в гигантском муравейнике: как только удавалось сразить одного, его место тут же занимало несколько новых, и это лишь добавляло отчаяния, понимания обречённости происходящего. Похоже, сказка моего детства не имела счастливого конца, а мне самой суждено было попасть сюда, чтобы понять, что все ролёвки ещё не реальность, реальность это нечто другое: сталь, ненависть, кровь и безысходность. Вокруг гибнут люди, глазом не моргну, как стану следующей, а меч в руках это не защита, это тоже орудие убийства.
Яркая вспышка, прошедшая, словно невероятно мощный разряд электричества, от земли до самого неба, гулкая волна, похожая на грозу и бурю одновременно, заставила, выронив клинок, в последнем порыве прижаться к шее заржавшей Талы, зажмуриться, чтобы не видеть, как своим мраком накроет смерть. Ведь это неминуемо? А я так хочу жить, так много ещё не успела сделать, что не могу, не хочу почувствовать удар, который выбьет из груди последнее дыхание.
Этого не случилось. Не решаясь оторвать голову от жёсткой гривы замершей кобылы, я всё же осмелилась открыть глаза, чтобы посмотреть, что происходит вокруг. Первым увиденным было тело назгула, рухнувшее прямо в толпу растерянно озирающихся орков. А затем раздался каменный скрежещущий грохот, и второй раз дрогнула земля. Неужели это всё же случилось, и Хранителю удалось попасть к Ородруину и уничтожить Проклятие Исилдура? Уже не веря в происходящее, пытаясь успокоить, сдержать ржавшую Талу, я смотрела на рухнувшие Врата, стены и бойницы, за которыми далеко в мертвой земле внезапно поднялся похожий на смерч чёрный столп, в центре которого отчётливо виделись грохочущие раскатами молнии. Казалось, сейчас он развернётся к нам и, не щадя, сметёт всё на своём пути, но внезапный порыв ветра рассеял видение, как пустынный мираж, оставляя от него лишь хлопья невесомого пепла. Обезумевшие орки, тролли и варги метались по долине, которая ещё минуту назад была полем боя, иные из них бросались к рушащемуся царству Саурона, другие с воем, словно дикие собаки, неслись в горные ущелья, чтобы найти там убежище от солнечного света, который прорвался, наконец, из-за исчезающих туч. И всё же битва ещё не была окончена: харады и вастаки, привыкшие годами служить Тёмному Властелину, не собирались сдаваться, лишь некоторые из них, стремительно строя ряды, предпочли бежать на Восток, с остальными пришлось продолжить сражение, которое длилось ещё несколько часов. Когда оно закончилось, и последние из искажённых безумцев предпочли смерти плен, во мне уже не осталось сил, двигаться и дышать было трудно, разбитое тело не желало слушаться, но страх неминуемого наказания заставил найти Боромира и с его разрешения уехать с теми воинами, которые были отправлены разбивать новый лагерь на месте минувшей ночной стоянки. Уже скоро туда должны были привезти раненых воинов и потерявших сознание, вынесенных орлами из рухнувшего Мордора Фродо и Сэма, от которых, беспрерывно плача и чему-то невпопад смеясь, не отходили Мэрри и Пиппин. Похоже, в мыслях они уже похоронили своих друзей, и теперь не могли сдержать счастливых эмоций от того, что они рядом. Я же хорошо запомнила урок, полученный на Полях Пеленнора, и теперь, страшась новой ссоры, стремилась поскорее скрыться, неустанно коря себя за безрассудность и сорванный в бою шлем. Эйомер был невредим настолько, что от его громкого, отдающего совсем неподалеку приказы голоса болели уши. Собственно это и заставила сбежать быстрее напуганного кролика.
Страх не отпускал и в последующие дни, когда лагерь был перемещён в пышущий весенним цветением Итилиэн, где раненым и тем, кто не так сильно пострадал в бою, находиться было значительно легче, чем в прилежащих к Мордору безжизненных землях. Наверное, теперь, когда война выиграна, когда последний бой остался позади, можно было вздохнуть с облегчением и выспаться, просто отдохнуть, тем более, что после раскрытого маскарада, Боромир уступил шатёр в моё личное пользование и ночевал теперь в соседнем вместе с Арагорном и Гэндальфом, но я не могла. Не было в душе ни покоя, ни радости, лишь боязнь неизбежной стычки с Эйомером снова и снова изматывала до предела. Он ведь обязательно выскажет всё своё недовольство по поводу моего участия в сражении и сделает это далеко не в лестных выражениях. Я видела это, читала по многозначительным взглядам, которые он бросал на меня во время ужинов или, если мы случайно сталкивались, в иное время. Поэтому я стала пропускать трапезы, довольствуясь яблоками и лепёшками, которые удавалось попросить у походного кашевара, и старалась проводить каждую минуту, помогая ухаживать за раненными и лошадьми. Пусть порой от усталости дрожали руки, а всё ещё ноющие после минувшей нагрузки мышцы нестерпимо болели, но всё время быть чем-нибудь занятой было легче и спокойнее, не то что ночью, когда оставалась одна и, засыпая в слезах, до отчаяния мечтала согреться в объятиях любимого, и в то же время осознавала, что, возможно, он никогда не сможет понять и простить тех моих проступков, которые считал безумными и ужасными. Сама виновата. Во всём. Наученная опытом столкновения со вспышками упёртого рохирримского характера трусиха. Совершенная нелепость — не побояться сойтись на поле боя с искажёнными и паниковать, стоит только поймать взгляд Эйомера, который с каждым днём злился всё больше. Конечно, он понимал, что я сознательно стараюсь не оставаться одна, чтобы не дать ему возможности подойти и начать разговор, что, разумеется, только усугубляло ситуацию и давало благодатную почву его раздражению. Но неужели так трудно один единственный раз подумать обо мне, показать своё великодушие и терпение вместо того, чтобы запугивать сурово сведёнными бровями и плотно сомкнутыми губами? За время проведённое в Арде, я так измоталась, устала, что видят Бог и Единый, на ссоры совсем не осталось сил. Мне бы каплю любви и участия — в этом будет настоящая радость и покой. А ещё одни разборки, увольте, этого больше уже не выдержать.