Раскрывшиеся навстречу солнечным лучам алые тюльпаны на клумбах — словно рубиновые сгустки, ошметки разорванной, растоптанной любви, того единственного, что у меня было в этом неприветливом, погрязшем в войнах мире. Дрожащие на лёгком ветру невесомые белые нарциссы как вестники беды, и даже несколько голубей, спустившихся поклевать раскрошенную кем-то у деревянной скамейки хлебную корку, кажутся кладбищенскими воронами, стремящимися растерзать остывающую плоть. Тряхнув головой, чтобы избавиться от нахлынувших кошмарных видений, я вбежала в залитый светом коридор, но и здесь за толстыми каменными стенами не смогла и на миг отрешиться от обрушившейся оглушительной правды: всё ложь, всё, во что я верила — ложь, единственный, кому я доверяла — лжец. Сердце больно ухнуло в груди, запутавшись в подоле, подкосились ноги, однако падение, разбитые в кровь ладони, содранные колени не причиняли и крупицы боли. Нужно уходить, пока никто не знает, пока никто не видит меня такой. Пока никто больше кроме НЕГО не понял, как я наивна, как легко мною воспользоваться, превратив в любовницу, подстилку для своей похоти. Все светлые воспоминания, что так бережно хранила в душе, словно покрылись коркой грязи, отвратительного желтеющего гноя. Всё, что считала любовью, оказалось лишь жестокой, расчётливо нанесённой раной. Надругательством над той, что не достойна доверия. ОН ведь ненавидел. Ненавидел с самого начала, с первой минуты, с первого взгляда! Так какой же нужно было быть идиоткой, чтобы поверить в то, что неприязнь и пренебрежение могут обернуться нежными чувствами? Способен ли ОН на них вообще, если, не задумываясь, лишил чести чужеземную девчонку?
А я верила каждому ЕГО слову…
Дура!
Радовалась, сама отпирала дверь…
Дура!
Столько раз просила ЕГО о поцелуях… Нуждалась в ЕГО руках… Верила в то, что защитит, а ЕМУ всегда было плевать!
Боже, какая дура!
Эйомер — чужой жених. Наречённый дочери Князя Дол-Амрота. Скоро свадьба.
А кто же я? Что меня теперь ждёт? Почему в моей Сказке, в книге Профессора ни в одной строчке не сказано о том, как бесчестны мужчины Арды? Или мужчина о мужчинах подобного не напишет? Может, дело в зеркале Владычицы Лориэна, оно и тут всё исказило? Если бы я только знала, то была бы предупреждена, что нельзя доверять тому, кто кажется доблестнее всех других. Потому что доблесть — она лишь на поле брани, а в жизни всё по-другому, в жизни ей места нет. Лишь Ранара упорно твердила, что рохиррим — дикари. Только слишком поздно я её встретила, да и поверила бы, если была так отчаянно влюблена? Так сильно, что под рёбрами теперь словно режет насквозь крошево из хрустальных осколков. Нужно уходить. Если Эйовин поспешит следом, что я ей скажу? Как объясню, что со мной?
Стремительно ускользающих сил едва хватило, чтобы подняться на ноги, и, скомкав в мокрой от крови ладони край бархатного подола, поспешить к винтовой лестнице, ведущей вниз на первый этаж, во внутренний двор, а потом к свободе. Куда — не знаю, но нужно уходить. Как можно дальше. Пока ещё не поздно. Хотя кому я вру? Уже давно слишком поздно, просто не знала, просто по-детски верила в принцев, добро, честь и любовь. Теперь же остаётся, как в страшном сне, пройти сквозь лабиринт, чтобы найти то место, где можно укрыться от чужих глаз, зализать раны, осознать, сколько еще я смогу с ними прожить?
Тело била дрожь, желудок свернулся в тугой узел, когда впереди, наконец, показался холл и за ним высокие, распахнутые настежь двери, а на плечо неожиданно легла, схватила, останавливая, чья-то могучая ладонь.
Поневоле притормозив, с трудом вдыхая воздух сквозь рвущиеся из горла всхлипы, пытаясь хоть что-то рассмотреть за застилающими взор слезами, я едва смогла узнать лицо удивлённого, оторопевшего Эйомера.
— Лютиэнь, что с тобой случилось?
Но ведь судьба не может быть настолько жестокой с никчемной, нелепой девчонкой, правда? И это лишь плод истерики, видение? А значит уж ему-то можно отомстить? Хотя бы попытаться?
Ощущая, как накатывается волна ярости и обиды, отдаваясь на волю требующей выхода злости и первобытным инстинктам, я сжала ладонь в кулак и впечатала её в челюсть побагровевшего от подобной дерзости видения. Высоко и слишком больно, однако это не помешало нанести второй удар, чувствуя, как в пальцах от напряжения словно дробятся кости.
— Что?.. — прошипело, но не договорило видение, которое, как к прискорбию оказалось, вовсе не было видением, хватая меня за запястье, предупреждая этим третий удар. — Что на тебя нашло?
— Негодяй! — не шипеть, но кричать я тоже умею, да так что уши закладывает, и даже боль и оцепенение отступают. — Подонок! Дикарь! Ненавижу! Отпусти!
— Нет! — почти рык взбешённого рохиррима, расплывающееся розовое пятно на его породистой скуле не заставили перестать вырываться. В конце-концов он чугунный, мне больнее. В завязавшейся борьбе он был сильнее и безбожно этим пользовался, пытаясь прижать меня к стене, схватить за вторую руку. — Лютиэнь, остановись! Объясни что…
— Что объяснять? Разве сам не знаешь?! — истерический всхлип, сорвавшийся с моих губ, заставил его замолчать. Удваивая усилия, чтобы схватить в охапку, Эйомер вглядывался своим серым тревожным взглядом в моё лицо, и от этого по коже бежали отвратительные, ледяные мурашки. — Твоя невеста сейчас в саду с Эйовин! Как ты мог… так поступить со мной? Всё потому, что я чужая? Потому что мои отец и брат так далеко, что не могут защитить? Кем ты меня собрался сделать? Захотел иметь сразу и шлюху, и жену? — задохнувшись от собственного отчаяния и бессилия изменить то, что уже произошло, сгруппировавшись, я нанесла новый удар ему в челюсть, благо хук левой у меня тоже был неплох. — Ненавижу! Гнусная, похотливая скотина!
Нового удара вкупе с сыплющимися оскорблениями побагровевший будущий Конунг Марки стерпеть уже не смог. Изловчившись, он так крепко скрутил меня, что показалось, сейчас придушит или приложит головой о стену, но в эту минуту откуда-то из глубины холла раздались приглушённые мужские голоса, в одном из которых без труда удалось узнать Боромира. Изогнувшись в могучих цепких руках, я попыталась завизжать, чтобы привлечь внимание опекуна, но не тут-то было: в миг передумавший изображать из себя Отелло Эйомер молниеносным движением перекинул меня через плечо и в два прыжка оказался на лестнице. Ощущая нестерпимую боль в передавленном его плечом желудке, я не то что вырваться или закричать не смогла, я позорно вырубилась, как кисейная барышня в дамских романах восемнадцатого века. Прийти в себя заставила лишь острая боль, когда по рассеченной от падения ладони прошла холодная влажная ткань. Где-то слишком высоко прошла, кажется, над головой.
— Не хочешь меня выслушать, значит придётся отдохнуть здесь, — распахнув глаза, я уставилась на Эйомера. Вид у него был такой взбешённый и обозлённый, что тут же захотелось раствориться в воздухе вместо того, чтобы рассматривать то, что он со мной вытворяет. А потрудился, пока я была в беспамятстве, рохиррим неплохо: принёс в какую-то не слишком хорошо освещённую комнату и, уложив на кровать, привязал обмотанные верёвкой запястья к её резному изголовью. А теперь ещё и любезно кровь отирает. Надо же, какой заботливый нашёлся. Изогнувшись, пытаясь освободиться, я дёрнула руками, но от этого верёвка лишь сильнее врезалась в кожу. — Прекрати, это не поможет. И постарайся не надрывать лёгкие криком, тебя всё равно никто не услышит. Я скоро вернусь.
С этими словами, он поднялся с края кровати и пружинистой походкой направился к двери.
Звук повернувшегося в замочной скважине ключа заставил горько расплакаться от отчаяния и жалости к себе.
========== глава 28. Отпусти ==========
Что же ты, девочка моя,
Делаешь с собой, сколько в тебе силы.
Сколько же, девочка моя,
Выплакала слез, соли бы хватило.
Наяву тихий океан.
Ты за ним на дно, а тебя до дна он
Пьет, как бокал вина.
От бившей тело дрожи и затекающих за уши и в волосы слёз стало нестерпимо холодно, несмотря на то, что комната была достаточно хорошо протоплена; попытка, подтянувшись немного вверх, лечь на бок и сжаться в комочек не увенчалась большим успехом. Не очень это удобно со связанными руками. Распутать мудрёный узел тоже не получилось: мне и раньше с узлами не всегда удавалось справляться, а уж когда бьёт норовящая перейти в икоту истерика и подавно. Всё, что удалось, это прижаться щекой к мягкой подушке, ощутить знакомый запах Эйомера и разреветься ещё громче прежнего. Вот только правду говорят: слезами горю не поможешь. Всё от того, что слёзы лишь усиливают боль и отчаяние, стремясь затопить жгучей солёной волной разорванную в клочья, задыхающуюся душу. Если ОН так ненавидит меня, что стремится наказать за то, что ворвалась в его жизнь, то уже вполне сумел сделать это, смог отомстить так, что мне во век не оправиться, зачем же продолжать проявлять свою жестокость? Зачем привязывать, запирать здесь? Боится, что убегу? Но это единственное, чем я сейчас могу спасти хотя бы остатки гордости. Или хочет, чтобы у меня и их не было? И в тоже время, разве можно утверждать свою жестокость столь нежными поцелуями? А Эйомер был нежен со мной, я помню это. Ведь нельзя быть таким великим лжецом? Какой в этом смысл? Но и не вышедшая по местным меркам ростом вздорная девчонка ему, разумеется, не годится, если есть такая красивая, знатная, богатая невеста как Лотириэль. Неужели и впрямь захотел иметь сразу и жену, и любовницу, и отвёл мне в этом треугольнике не самое завидное место? Всё решил сам, и считает, что я соглашусь на подобное? Думает, раз он будущий Король, то куда денется от притязаний царской особы тощая, бездомная подружка сестры? Я, действительно прежде была фактически бездомной в этом мире, но теперь нахожусь под опекой Боромира. Так неужели Эйомер считает, что опекун не сумеет меня уберечь от него? Что он на самом деле задумал, если ведёт себя столь недопустимо? Я ведь в конце-концов не лошадь, чтоб меня красть и стреножить, а вот он — чёртов жеребец высокого племени, возомнивший невесть что о своей особе. Может, соврал, чтобы меня запугать, и эта часть Цитадели всё же достаточно обитаема, чтобы кто-нибудь пришёл на помощь? Или Боромир нарочно поселили знатного гостя подальше — с глаз долой, из мыслей вон? За что-то же он его ненавидит? Только разузнать так ничего и не удалось, даже любопытные Мэрри с Пиппином не смогли подслушать никаких сплетен.