Побледнев, с трудом вникая в то, что он рассказывал, я протестующе дёрнулась, когда Эйомер взял с прикроватного столика обильно украшенное камнями массивное кольцо и надел его на мой палец, так и не подумав развязать верёвку. Страх, отчаяние, обида за то, что держал всё в тайне, никуда не делись, но рохиррим, похоже, больше не планировал никаких объяснений. Скользя взглядом по моим связанным рукам, плечам, шее, вздымающейся под натянувшимся лифом платья груди, он, судя по всему, испытывал совершенно определённое удовольствие и даже не пытался скрыть загоревшегося в серых глазах огня. Дразня, он поцеловал кончик моего носа, а потом начал медленно спускаться к своему излюбленному месту для ласк — шее. От покалывания его щетины, прикосновения горячих губ и дыхания по коже побежали мурашки паники — неужели он посмеет вот так, сейчас, затеять любовную игру? Даже не спросит согласия? По-прежнему прижатая к моему рту ладонь ответила доходчивее любых слов — и не подумает спрашивать. Новая попытка вырваться была прервана хриплым рыком и убедительным укусом в области ключицы, а затем рохиррим спустился ещё ниже, покрывая цепочкой поцелуев кожу у самого лифа, утыкаясь носом в ложбинку, вызывая своим опаляющим дыханием рой новых мурашек. Подрагивая, проклиная себя за слабость перед ним, я выгнулась навстречу медленно ласкающим кожу губам. Дышать стало совсем нечем, а Эйомер всё не торопился, продолжал дразнить, отлично зная, как на меня действуют подобные прикосновения. Обласкав языком виднеющееся из-под рубинового бархата маленькое полушарие, он, наконец, стянул ткань вниз, вбирая в рот напряжённый, затвердевший, как камешек, сосок. Ощущая, что если он продолжит в том же духе, то моё сопротивление будет недолгим, я снова укусила его ладонь, на что он ответил вызывающим томление влажным горячим посасыванием, а затем, словно нарочно, выпустив воспалённую плоть из плена губ, уколол её щетиной. Всхлип удовольствия заглушила широкая ладонь, а жадный, требовательный рот уже прикоснулся ко второму соску, даря и ему возбуждающую ласку. И снова эти легкие нежные прикосновения пальцев к груди, вызывающие такое напряжение внизу живота. Как же с этим бороться, если Эйомер не желает отступать? Почти капитулируя, желая большего, я лизнула сжимающую рот ладонь, которую до этого ожесточённо кусала, и лишь тогда Рохиррим убрал её, но, не позволив издать ни одного возмущённого его действиями звука, тут же заменил губами. Поцелуй был и нежным, и яростным одновременно: я всё ещё не оставила попыток вырваться, а Эйомеру безумно, до дрожи, до рыка нравилось подавлять, подчинять себе, соблазнять. Понятно, почему ему так глянулись мои связанные руки: ещё одна возможность подчинить своему желанию, своей воле. И не знает, как это больно не иметь возможности упереться ладонями в его грудь, а потом не выдержать и ответить на такие крепкие, родные объятия. Целуя властно, почти взасос, он проник в мой рот, вовлекая в ответную игру; поймав мой язык, лаская его столь упоительно, что это стало большим, чем просто поцелуй, словно соединение, обладание друг другом.
— Отпусти… — выдохнула я, едва он вновь вернулся к груди, дразня зубами и колючей щетиной напряжённые соски. — Отпусти меня.
Лишь громкая усмешка, а руки уже задрали подол платья оголяя бёдра, оглаживая, сжимая ягодицы.
— Я хочу тебя.
— Отпусти.
Не могу без разговора, без слов. Если он не объяснит, не поклянётся ещё раз, что сказал правду, то это сродни насилию, я не смогу, не выдержу…
Но длинные пальцы уже проникли в повлажневшие сокровенные складочки, лаская так умело и бесстыдно, что огонь разбуженного желания бушующей лавой разбежался по венам, заставляя закусывать губы, чтобы не застонать в голос, не выдать ответа, которого он так добивался.
— Отпусти, прошу тебя.
— Ты ведь тоже хочешь меня, — заглянув пылающим взглядом в мои глаза, Эйомер скользнул пальцем в ноющее от желания слияния с ним лоно. — Я знаю об этом, просто попроси, — он углубил ласку, надавливая так, словно мы уже единое целое. — Попроси меня.
— Отпусти, — но он не это хотел услышать, и, словно решив наказать за непокорность, покинул разгорячённую плоть, снова начиная ласкать, поглаживать напряженный бугорок клитора, приближая к пику наслаждения и тут же останавливаясь, едва слышал, каким судорожным становится моё дыхание. Выдерживать сладкую пытку больше не было сил, тело сгорало в таком оглушительном огне желания, что стоны сами слетали с губ, а с ними и слова, которые уже были неподвластны воле. — Возьми меня… не могу больше…
Удовлетворённая, победная улыбка — всё, что отпечаталось в сознании, прежде чем, сжав в объятиях, Эйомер, наконец, не тратя время на то, чтобы снять одежду, лишь развязав завязки штанов, ворвался в моё тело, подчиняя такими сильными, глубоким толчками, что захватило дыхание. Удовольствие, которое он дарил каждым своим движением, было подобно бушующему урагану. Вихрь искр будто поджигал вены изнутри, заставляя двигаться навстречу, принимать его плоть, едва держась на поверхности бушующей страсти. И в тот миг, когда Эйомер, приподнявшись, развязал мои запястья и позволил обнять себя, прижаться теснее, она захватила меня, заставляя забиться под ним в судорожном, упоительном наслаждении. Прижавшись поцелуем к моим губам, испивая стон, он задвигался быстрее, пока с глухим выдохом не вжал в кровать, изливая своё тепло, заявляя полную власть и стремление подчинить.
Подчинение. Полное. Без права голоса и своей воли. Без надежды на то, что рохиррим начнёт ко мне относиться лучше, чем к кошке, которую достаточно почесать за ухом и немного приласкать. Всё это я поняла, когда, приходя в себя после отхлынувшей волны обжигающего удовольствия, ждала от Эйомера хоть каких-то слов, разговора, в котором так нуждалась, а он, то ли не заметив моей тихой просьбы, то ли решив проигнорировать её, поцеловал в ответ и, обняв, прижав к своей груди, гладил волосы пока не уснул. Просто уснул, очевидно сильно устал за день и решил, что секса мне достаточно в качестве утешения. Секса и впившегося в палец тяжёлого кольца. Оно было большим для меня, давило свинцом, въедалось в кожу, отравляя сильнее яда, вместо того, чтобы принести радость от того, что он, наконец, сказал о своих намерениях. Но откуда мне знать, что Эйомер не обманул опять, что я хоть немного нужна ему, а не просто испугался скандала, который может разразиться, если всплывёт правда о том, каковы наши отношения? Вдруг на самом деле он любит эту Лотириэль, а я встала между ними, являясь лишь забавой, утехой, о которой быстро забывают. Ведь дочь Имрахиля действительно хороша собой: высокая, зеленоглазая, рыжая, как огонь, и такая фигуристая, что не один мужчина небось вздыхает, не то что я — маленькая, щуплая и бледная. Мы с ней разные, как румяное, наливное яблоко и дикая вишня. Разумный выбор явно не в мою пользу. Может, потому и промолчал, не нашёл слов, что их нет, а врать не захотел? Всё так просто — разрыв помолвки и вынужденная женитьба на приблудной девчонке, только потому, что по глупости переспал с ней, а теперь это может вылиться в новой конфликт с Боромиром? Решил, что я непременно пожалуюсь опекуну, ведь рвалась к нему там, в холле. Поэтому и запер, связал, чтобы заставить замолчать, пока уладит всё, разрывая прежние обещания? Наверняка, Боромир в ту первую ночь похода говорил об Эйомере — о том, кому обещана его возлюбленная, о том, кого ненавидит, но не пожелает смерти в бою. Почему гондорец ненавидит его? Только ли как соперника, или есть нечто иное, о чём мне, возможно, никогда не узнать? И что ждёт теперь впереди? Какая жизнь будет с тем, кто уже сейчас заставляет молить о своей близости, кто берёт так много, но ничего не даёт взамен кроме сжигающей дотла страсти? Смогу ли я быть женой для Эйомера, зная, что мне есть место только в его постели, но не в сердце, не в душе? Он ведь и дальше будет стремиться лишить воли, подчинить, слепить под себя, забывая о том, что я тоже личность, что у меня есть свои желания и стремления кроме служения ему. Если бы хоть немного дорожил, то разве не попытался бы успокоить, утешить, вместо того, чтобы соблазнить, принудить к близости? Да, я слаба перед ним, слишком люблю, чтобы противиться ласкам, сгораю от поцелуев, и он это знает. Каждое прикосновение как потребность, как наркотик, доза, без которой не прожить. Но наркоманы платят слишком высокую цену за своё губительное пристрастие — жизнь. Я бы с радостью отдала её Эйомеру, но не готова к той боли, которую предстоит испытать впереди — рохиррим никогда не изменится, а я никогда не смогу стать той послушной куклой, которую он хочет видеть возле себя.