В стойле моей любимицы, против обыкновения, не оказалась, и, предположив, что кто-то из конюхов повёл её на выгул, я направилась к расположенной позади конюшен леваде. Доносившиеся с той стороны голоса были отчего-то очень оживлёнными, и судя по знакомому басу, там даже присутствовал Боромир. Осталось обогнуть разросшиеся кусты цветущей белой сирени, чтобы увидеть, что происходит. Но едва сделав это, я замерла как вкопанная не в силах даже вздохнуть от недоумения, возмущения и нахлынувшего волной жуткого смущения. Прямо за перекладинами заграждения Киборг страстно, со знанием дела покрывал мою кобылу, а несколько конюхов во главе с гондорцем весьма увлечённо наблюдали за этим зрелищем и даже успевали давать жеребцу довольно грубые советы, на которые он, занятый своим делом, не обращал совершенно никакого внимания.
Сейчас бы провалиться сквозь землю или отвернуться, чтобы бежать без оглядки, но было слишком поздно: оглянувшийся в мою сторону старший конюх Брендал уже с усмешкой ткнул локтём в бок Боромира. Что ж, по крайней мере у меня есть кому высказать своё возмущение по поводу всего происходящего.
— Это подарок на свадьбу, — не дав произнести и слова, нашёлся опекун, обняв меня за плечи и отводя обратно за раскидистый куст подальше от пикантного зрелища.
— Для кого? — всё ещё мучительно краснея после увиденного, я никак не могла оторвать взгляд от утоптанной копытами земли.
— Для вас с Эйомером, разумеется, — в голосе опекуна звучала тонкая издёвка, которая заставила тут же насторожиться. — Если твой будущий муж окажется не слишком успешным в определённых… начинаниях… то вам с ним всё равно будет с кем понянчиться.
— Что? Да как… — всё же решившись поднять взгляд и заметив, как искрятся самодовольством зелёные глаза Боромира, я поняла, что он умышленно это всё затеял, чтобы показать Эйомеру, как плодовиты гондорские жеребцы. Ох уж эти мужчины с их отвратительными шуточками, порой они просто невыносимы! — Как вы могли без моего разрешения свести их?!
— У каждой любви свой цвет, а жеребёнок от такого породистого скакуна, как мой Керх, отличный подарок к свадьбе, разве что появится на свет в феврале.
— Слишком рано ещё. Тале только в августе три года сравняется, могли бы и спросить у меня, — в самом деле, куда было так торопиться? Хотя, конечно, мы скоро уедем в Рохан, и тогда у этой сладкой парочки уже не будет возможности сыграть свою лошадиную свадьбу. Понимая, что гондорец отчасти всё же прав, я, тем не менее, ужасно злилась на него: ведь не по одной доброте душевной он это всё затеял. — Мне бы не хотелось…
— Тебе просто неловко, что увидела то, что не предназначено для девичьих глаз, — оборвал Боромир, беспечно, словно старший брат или отец потрепав меня по волосам. — Прости, я не подумал, что ты можешь прийти, ведь обычно в это время вы с Ранарой находитесь на кухнях.
— Мог хотя бы предупредить меня.
— И чтобы ты сделала?
— Вплела бы Тале белые ленты в гриву, она ведь получается тоже невеста.
Громкий хохот Боромира заставил обиженно насупиться, но тут к нам подошёл один из караульных, чтобы доложить, что роханский эоред показался на трапе и скоро достигнет Врат. От этой новости захотелось плакать и смеяться, сердце захлестнула волна радости, но Боромир, разумеется, был склонен соблюдать традиции до упора и тут же велел отправляться в свою комнату и не забывать, что до завтрашнего дня я не должна показываться на глаза никому из мужчин. Ясно мне, какого мужчину он имеет в виду. Справедливости ради стоит сказать, что такой запрет касался не только меня, но и Эйовин с Лотириэль, поэтому вечер мы провели в одной из комнат для шитья на втором этаже в компании Арвен. Конечно, это было донельзя несправедливо, учитывая, что сами мужчины достаточно громко веселились и кутили в обеденном зале. Но первый пир был устроен по местным традициям только для них, нам же полагалась быть скромными, робкими и тихими, как ангелы небесные. Хорошо хоть молиться здесь не заставляют. Впрочем, я испытала такую радость при встрече с подругой, которую не видела почти год, что была готова закрыть глаза на эту вопиющую несправедливость и бесконечно долго слушать её рассказ о том, как обстоят дела в Медусельде. С дочерью Имрахиля мы к тому времени тоже успели найти общий язык, а Арвен, как всегда, была весёлой, доброй и не уставала шутить на тему того, что невестам просто нельзя до свадьбы видеть, до какого состояния могут напиваться их женихи, иначе сбегут заблаговременно.
Пожалуй, я была склонна согласиться с ривендельской эльфийкой в том, что напились наши женихи безбожно, когда, едва успев зайти на закате в свою комнату, услышала достаточно громкое царапанье по оконному стеклу. Было боязно открывать оконную раму в такое время, но любопытство, разумеется, пересилило панику. И сделано это было не зря, потому что зрелище сжимавшего в зубах ветку сирени Эйомера, тут же подтянувшегося на руках, чтобы забраться на подоконник, того бесспорно стоило.
— И давно ты тут кукуешь? — с трудом сдерживая нервный смех, я забрала у него душистые цветы, не зная, что предпринять: изобразить панику и удрать прочь, как девственная монашка — а ну как пьяный, или остаться и всё же выслушать — право, пьяного рохиррима всегда интересно послушать. Ведь трезвый не рискнёт в потёмках лезть на третий этаж, верно?
— Иди сюда, — прежде чем мне хватило благоразумия отступить хоть на шаг, он уже уселся на подоконник и, схватив за локоть, притянул меня к себе на колени, накрывая губы таким жарким поцелуем, что стало почти больно. И всё же невероятно, потрясающе сладко.
— Мне нельзя с тобой видеться до завтрашнего дня, — возражая, я попыталась упереться ладонями ему в грудь, скрытую под бархатным камзолом, но это была бесполезная затея, рохиррим сжал меня в таких медвежьих объятиях, что едва не хрустнули кости. И вином от него действительно пахло. Немного.
— А мы никому не расскажем, — лукавая улыбка на родном, таком красивом, суровом лице сменилась напряжённым внимательным взглядом. — Здравствуй, мой лютик!
— Здравствуй, конник, — невольно рассмеявшись от такой серьёзности, подчиняясь воле неистово бьющегося в груди сердца, я прикоснулась губами к его скуле, затем к веку, густым ресницам закрывшихся глаз. Как же мне хотелось сейчас целовать, ласкать своего любимого, и то, как он открыто наслаждался лаской, не скрывая своего удовольствия, лишь усиливало это желание. Но затем он, чуть отстранившись, сжал моё лицо в ладонях, снова изучая пронзительным жгучим взглядом. — Эйомер?