Всё равно.
Мне.
Я едва сдержался, чтобы не ударить её за эти слова, едва смог взять себя в руки, но вот полыхающий в сердце огонь унять был не в силах. Такая слабая, израненная, с разбитыми в кровь руками девочка цеплялась за меня, чтобы не упасть, а я едва сдерживался, чтобы не взреветь от всех тех противоречивых чувств, что на части разрывали душу. Её чумазое, покрытое разводами грязи и крови лицо было таким родным, что руки тут же потянулись отереть его, как ещё вчера она делала сама. Возможно ли так дорожить той, которая прежде казалась врагом, шпионкой, лгуньей? Возможно ли до такой степени желать устроить трёпку этому хрупкому, сумасбродному созданию, которое едва стоит на ногах? Возможно ли принять то, что она совершила немыслимое — посмела принять участие в схватке, сражалась наравне с воинами Рохана? Ради чего? Чтобы что доказать? Видит Единый: своими руками закую в цепи, запру под сотню замков, если ещё раз попытается совершить нечто подобное. Ведь как иначе можно сберечь ту, что сама совершенно не желает себя беречь?
Понимая, что никакие внушения сейчас не помогут, я усадил Лютиэнь перед собой в седло и, пытаясь хоть немного успокоиться, начал выяснять, каким образом она ухитрилась здесь оказаться, но ничего вразумительного, как всегда, добиться не получилось. Кроме как в очередной раз убедиться в том, что девчонка излишне самонадеянна и наивна. Дождавшись тихого сонного дыхания, я позволил себе крепче обнять её, направляя Огненога позади основного отряда и уходя мыслями в те проблемы, которые не давали разуму отдыха даже в редкие минуты покоя. Некоторое время назад Тэйоден гордился тем, что подыскал для меня знатную невесту — дочь Князя Дол-Амрота Лотириэль. Дядю не смутил тот факт, что я не знаком с девой и не горю желанием жениться, он заключил выгодную помолвку и был вполне доволен этим фактом, но что делать теперь мне, когда судьба преподнесла подарок в виде той, которую так хочется сжимать в объятьях? Которая, несмотря на юный возраст и строптивый нрав, единственная отогревает, радует одной своей улыбкой? Прежде мне не доводилось испытывать подобных чувств, они раздражали, казались слабостью, и было вполне естественным отгородиться от Лютиэнь и следовать воле Конунга, но сегодня я впервые задумался о том, что хочу иного, хочу разорвать помолвку, чтобы взять в жёны девочку, которая сейчас так доверчиво прижимается ко мне. Всё происходило слишком быстро, я не мог понять, разобраться, где верный путь, а где полный ошибок, не доверял сам себе и всё же сквозь гнев, злость и боль чувствовал, что в жизнь после стольких лет одиночества и ледяного холода вошла та, которая сумеет принести радость, та, которую так важно уберечь. Для себя.
Невозможно принять или не принять какое-либо решение, когда едешь среди родных, дорогих сердцу холмов, обрывов, утёсов и насыпей, прижимая к груди спящую девушку, думая о той боли, которую она испытывала, о её разбитых, израненных руках и теле, о том, что, как бы не был глуп её поступок, она билась на стороне Конунга Марки. Уже в те минуты я понял, что предпочту Лютиэнь любой, самой знатной и обольстительной наследнице, потому что было в ней что-то сродни мне по духу: то ли горячность и желание на всё иметь свое, независимое от других мнение, то ли стремление стоять на своём, но при этом — мягкость, уступчивость, которыми я не обладал. Она, как и я, была ветром, вольным ветром степей, стремилась к свету, а я хотел стать этим светом для неё. Желаний, надежд на будущее, в которое впервые нестерпимо захотелось заглянуть, стало вдруг так много, что, казалось, не уместит сердце, но все они отступили на задний план, стоило, наконец, приблизиться к Горнбургу, услышать донесения о том, что к нам движется многотысячная вражеская армия. Мысли тут же заполнили иные, более тяжкие размышления: как оборонять Крепь, имея самое большее полторы тысячи защитников, по большей части подростков и стариков, которые либо никогда прежде не держали в руках оружия, либо давно забыли, как это делается? Как защитить, сохранить сотни невинных жизней, не имея для этого достаточных сил? Решение Тэйодена стоять до последнего воина было ожидаемым, подготовка к обороне закипела, затянула обязанностями, которых никто не отменял. Лишь в сумерках я выделил несколько минут, чтобы оградить себя от ненужных тревог — нашёл Лютиэнь, и, не долго думая, запер её в одной из темниц. Жестоко. Но что мне оставалось ещё? Как остановить её, чтобы не попыталась принять участие в предстоящей бойне? Я бы не смог сражаться, если бы не знал, что она находится в безопасности, а темницы казались самым безопасным, недосягаемым для врага местом. Конечно, когда всё закончится, она будет зла на меня, но зато, по крайней мере, цела.
Принимая это решение, я никогда так не ошибался. Оборона Стены захватила настолько, что вытеснила все иные мысли из головы: разразившаяся гроза, полчища орков и горцев, таранящих ворота и пытающихся забраться наверх по приставным лестницам, град стрел концентрировали на себе всё внимание, поэтому, когда раздался оглушающий взрыв, я решил, что бьют грозовые молнии, и лишь через минуту понял, что происходит. Орки, пытаясь попасть внутрь крепости по руслу реки, взорвали кладку на нижнем ярусе. Грохот рушащихся стен, осыпающихся камней заставил похолодеть от затопившего душу ужаса: именно там я оставил Лютиэнь. Оставил запертую, беззащитную. Ноги сами несли через двор, прокладывая себе путь среди сражающихся: я уже понимал, что не оставил ей ни единого шанса на спасение. Увидев каменные обломки и заполняемый бурной водой котлован я едва не попытался спуститься вниз по разрушенной лестнице, остановил меня лишь тихий, болезненных вздох, который только чудом удалось различить в царящем вокруг гвалте. Заметив у края обрыва знаковую темноволосую голову девчонки, которой каким-то образом удалось вскарабкаться по почти отвесным обломкам, но не хватало сил, чтобы подтянуться, сделать последний рывок, я бросился к ней, чтобы вытянуть наверх, прижать к себе, и были абсолютно не важны её сопротивление, гневные, обиженные крики. Хотелось лишь целовать так крепко, чтобы почувствовать, убедиться — жива. До одури впиваться в податливые алые губы, ликуя от того, что не оттолкнула, пусть робко, неумело, но попыталась ответить. Нас прервал взволнованный гном, который с несколькими воинами прибежал вслед за мной к месту взрыва. Лютиэнь так по детски смутилась, что я бы, наверное, расхохотался, но минута близости истекла, нужно было завалить дыру, в которую вместе с речной водой уже просачивались орки, и возвращаться на главную стену.
Наши усилия залатать брешь имели лишь временный успех: через час, когда гроза закончилась, чёрное небо озарили светильники звёзд, а битва во сто крат ожесточилась, всё у тех же разрушенных темниц прозвучал второй взрыв. Отогнать орков от реки удалось лишь выбравшись вместе с частью эореда за крепостные стены. Погнавшись за ними, мы слились с воинами, прикрывавшими ущелье, где в горных туннелях были надёжно укрыты женщины, дети и старики. Воспользовавшись минутной передышкой, я сумел уговорить измученную, бледную, как снег, Лютиэнь присоединиться к Эйовин. Вопреки ожиданию, она не стала спорить. Убрала в ножны меч и снова попросила лишь об одном — вернуться к ней живым, когда битва будет окончена. Эта просьба, вера в меня согрела, придала сил — я обещал и выполнил своё обещание. Когда наступил рассвет, когда пришло обещанное Магом подкрепление, когда все орки были убиты, а горцы пленены, вместе со спешащими к своим жёнам и детям витязями я спустился в горные туннели. Там у щедрого на тепло очага сидела худенькая темноволосая девушка, она держала на коленях маленькую девочку и с увлечением рассказывала сказку о гномах, принце и волшебных поцелуях, слушая которую, дети восторженно ахали, а молодые женщины, позабыв о волнениях, краснели и смеялись. Очень скоро эта девушка станет моей женой — именно таково было принятое мной в те минуты решение.