Что случилось за эти три месяца, пока мы с ней не виделись?
Первая мысль, которая бьёт меня в темечко, что она много работает, наверняка опять без выходных, что меня злит и раздражает ещё сильнее, ведь я догадываюсь, кто виновен во всём этом.
Этого начальника, кто злоупотребляет своим служебным положением, хочется немедленно найти и разукрасить его дебильную морду сильнее, чем прежде — не оставить на нём не единого живого места.
Во мне просыпается злость, ярость, от которой хочется всё крушить и бить. А точнее, кого-то, кто повинен в таком состоянии моей Сони.
Сжимаю руки в кулаки, дабы сдержать свою ярость и злость. Не напугать маленькую принцессу.
Захлопываю за нами дверь, включаю свет, бросая на тумбочку ключи.
— Снимай куртку, — говорю девушке и, не отрывая от неё взгляда, снимаю обувь.
Соня снимает кожанку, и мой взгляд тут же цепляется за забинтованную правую руку на локтевом сгибе.
Что это? Что это, мать твою?!
Плохие мысли тут же накатывают на меня, предлагая мне один за другим плохие сценарии того, что могло случиться с Соней, отчего её рука забинтована. И мне реально становится плохо от этих вариантов.
— Соня… — мой голос глухой, еле слышен. Горло скрутил спазм, не позволяя говорить и нормально дышать. Страх пробрался ко мне в душу.
Соня поворачивается ко мне, а я не могу отвести глаз от повреждённой руки. Плохие мысли завладели мной — не могу сдвинуться с места, лишь смотрю на бинты, повязанные вокруг маленькой, тонкой руки этой хрупкой девочки.
Она как маленькая хрупкая фарфоровая статуэтка, которую чуть тронь — и она упадёт, разобьётся. Боязно до неё дотрагиваться, потому что боишься, что сломаешь её ненароком, не желая того.
— Это что? — головой показываю в сторону перебинтованной руки, еле выдавливая из себя эти слова.
Взгляд Сони падает на ту самую руку, а потом поднимается на меня, смотря прямо в глаза.
— Ничего страшного. Просто витамины колола.
После её слов я шумно выдыхаю, запрокидывая голову назад и прикрыв глаза. Все плохие мысли разом исчезают, но волнение остаётся, потому что и дураку понятно, что не просто так ей кололи эти самые витамины.
Беру себя в руки и приоткрываю рот.
— Проходи в гостиную, — и девушка, разувшись, следует в ту сторону, где у меня находится гостиная. Я же следую за ней, не отрываясь смотрю на её хрупкую спину.
Соня проходит в комнату, устраивается в кресле. Я же подхожу к ней вплотную, приседаю, касаясь своими коленками её. Беру в ладони её прохладные руки и начинаю греть.
В голове куча вопросов, которые немедленно хочется задать: от “почему она не отвечала на мои звонки?” до “что случилось и почему она здесь?”. И мне хочется узнать ответы на них незамедлительно, но я даю девочке успокоиться, согреться, собраться с силами и уже тогда мне всё рассказать.
Об этом всём мы должны были поговорить ещё три месяца назад, но мы этого не сделали, поддавшись своим чувствам, которые клокотали внутри нас. И имя этим чувствам — ревность.
Но я-то знаю, уже трезво понимаю, что девочка Соня в тех обстоятельствах не виновата. Знаю чётко, что мы друг другу не изменяли.
— Расскажешь? — спрашиваю её, заглядывая в её глаза, пытаясь понять её чувства, увидеть эмоции. И просто хочу в них смотреть.
Они такие красивые. Она сама красивая. Очень красивая.
Я говорил ей, что никогда прежде за все свои тридцать с небольшим лет не видел настолько красивых девочек. И я не врал и не вру, потому что действительно не видел никого красивее её.
Соня кивает, но её взгляд опускается на мои руки, в которых держу её маленькие ладошки. Делает глубокий вдох и начинает свой рассказ.
С каждым произнесённым ею словом во мне вновь разгорается злость, ярость, раздражение. Желаю немедленно найти этого урода и отправить его на тот свет.
Чувствую, как девочка начинает дрожать, и мои руки поднимаются вверх от её запястий, накрывая плечи, поглаживая их, пытаясь согреть, дать немного своего тепла, хоть и внутри меня сейчас бушует яростная ненависть на этого Шестинского, который так поступил с моей Соней.
Когда её рассказ доходит до того места, как эта мразь её шантажировала моей карьерой, и что ей пришлось согласиться на это, чтобы моя карьера не разрушилась, — к этому моменту я уже с трудом контролировал свою ярость.