— Она в конце концов поняла, что неразумно тащить сюда малыша, — усмехнувшись, сказал он. — А там, где Мигель, придется находиться и Карлоте, по крайней мере в течение ближайших нескольких месяцев — хочет она того или нет.
Дуарте обнял Жуану, пожал руку капитану Блейку и дружески хлопнул его по спине.
— Я слышал о сражении. Счастливчики! Многое бы я отдал, чтобы быть там. Ты тоже была поблизости, Жуана? Так и не удалось убедить тебя уехать в безопасное место?
— Уехать в безопасное место? — презрительно воскликнул Блейк. — Жуане? Да она была практически в самой гуще сражения. Снаряды и пули не смогли убить меня, но увидев ее стоящей в полный рост на линии огня и размахивающей моей винтовкой, я едва Богу душу не отдал. — Он обнял ее одной рукой за плечи. Дуарте вытер взмокший лоб.
— Моя сестра и моя женщина — одного поля ягоды.
— Дуарте, я должна была находиться там во время сражения. Я должна была убить его.
— Его? — Он не сразу понял, но постепенно глаза его округлились.
— Я узнала его в Саламанке. Полковника Марселя Леру я слишком хорошо запомнила. Я должна была убить его, Дуарте, и убила — из винтовки Роберта. Мне еще никогда не приходилось стрелять из винтовки, но я знала, что не промахнусь. Он был моей добычей.
— Жуана, — прошептал он. — Боже милостивый, я мог потерять и тебя. Почему ты, глупенькая, не сказала мне? Это должен был сделать я, а не ты.
— Он мертв. И теперь они могут спать спокойно. Они, наконец, обретут покой. Я убила его, Дуарте.
Дуарте обнял ее, и капитан Блейк тактично отвернулся и увидел, как сержант кивнул ему, подтверждая, что все здания на нужной им улице проверены и что там не осталось ни пищи, ни других припасов. А брат и сестра тем временем плакали у него за спиной в объятиях друг друга.
— Значит, ты сейчас отправляешься в Лиссабон? — спросил Дуарте, когда они наконец оторвались друг от друга.
— Да, — улыбнулась она.
— Надеюсь, что там ты будешь в безопасности. А вы, капитан?
— Наверное, я до Лиссабона не доберусь. Думаю, что, не доходя до столицы, мы займем оборону.
— Кстати, — сказал Дуарте, переводя взгляд с капитана на сестру. — Надеюсь, Жуана наконец убедила вас, что говорит о себе правду? Однако, как видно, судьба и обстоятельства заставляют ваши пути разойтись? Ну что ж, так уж устроен мир — по крайней мере тот мир, в котором мы живем. Мне, пожалуй, пора идти. Я всего лишь хотел убедиться, что с Жуаной все в порядке.
Он обнял сестру, подал руку капитану Блейку и снова, переведя взгляд с одного на другого, пожал плечами.
— Я еще увижу вас обоих, — сказал он. — Может быть, вместе, а может — по отдельности. Я не буду счастлив, пока не закончится проклятая война, пока французы не уберутся восвояси, туда, откуда пришли, и пока наша жизнь не станет снова нормальной. Мне не по душе, что война делает с нашими жизнями. Ну а теперь отправляйтесь в путь, не то за вами увяжутся французы.
И они вместе с дивизионом легкой артиллерии продолжали свой путь к югу.
Осенние дожди не начинались до 7 октября, последнего дня, когда армия целый день была на марше, зато потом зарядили с такой силой, словно разверзлись небесные хляби. Ливень нещадно хлестал длинную вереницу беженцев и еще более длинную вереницу усталых, обтрепанных солдат, с трудом тащившихся по раскисшей дороге местами по колено в грязи. И французы подходили все ближе, появляясь иногда в пределах видимости дивизиона легкой артиллерии то справа, то слева от дороги.
Люди продолжали идти, ожидая позорного поражения.
А потом, когда они достигли Торриш-Ведраша, перед ними неожиданно возникли в горах мощные оборонительные линии, существование которых хранилось в самой строжайшей за всю историю войн тайне и которые даже вблизи можно было заметить не сразу. Каждая дорога, каждая горная тропа была непроходимой для противника. Орудия были спрятаны за земляными укрытиями, в каждой башне, в каждом старом замке; каждая высота была превращена в грозный редут. Были прокопаны траншеи, перекрыты и превращены в непроходимые болота ручьи, строения и деревья были снесены, чтобы приближающейся вражеской армии было негде укрыться.
Оборонительные сооружения тянулись от моря на западе до реки Тахо на востоке в виде трех концентрических окружностей. А британский военный флот стоял наготове и в море, и в русле реки.
Только когда батальоны были встречены на дороге и направлены на свои новые позиции, солдаты начали понимать, что ожидает их и что будет ожидать неприятеля, который буквально дышал им в спины. Только тогда глубокая депрессия сменилась эйфорией.
Когда подошла французская армия, насквозь промокшая под дождем, несчастная и голодная, потому что негде было взять продовольствия, а ее обоз с продовольствием остался где-то далеко позади, когда путь к отступлению был отрезан отважными борцами из «Орденанзы», поджидавшими их в горах, а путь вперед был наглухо перекрыт линиями обороны, Массена наконец понял, что его заманили в ловушку, что его советники ошиблись и дали ему неправильные рекомендации. И только тогда некоторые офицеры начали понимать, на чьей стороне в действительности находилась маркиза дас Минас.
Массене ничего не оставалось, как начать продолжительную осаду и ждать, не найдется ли какой-нибудь выход из создавшегося положения.
Дивизион легкой артиллерии прибыл в Торриш-Ведраш промокший, грязный и измотанный, но на долгий отдых пока нечего было надеяться. Им еще предстояло добраться до оборонительной позиции в Арруде, неподалеку от реки Тахо, а прежде чем продолжить путь, было разрешено несколько часов отдыха.
— Ну что ж, — улыбнулась капитану Блейку Жуана. — Не думаю, что мы могли бы сильнее, чем сейчас, промокнуть или испачкаться. Еще несколько миль уже не играют роли.
Однако Роберт находился в глубокой депрессии. Хотя он единственный из своих людей знал о существовании линий обороны и знал, что они направляются в безопасное место, он не мог испытывать радости, которую должен был чувствовать. Он, конечно, промок, вымазался в грязи и устал, но не физические неудобства угнетали его. Он давно уже привык спокойно переносить их. Нет, его подавленное настроение имело прямое отношение к прибытию в Торриш-Ведраш — пункт назначения, добраться до которого все хотели как можно скорее. Но Блейк не испытывал общей радости — он ожидал его с ужасом. Торриш-Ведраш символизировал конец земного рая, конец всего, для чего ему стоило жить.
Он боялся, что у него не хватит мужества сказать то, что пришлось сказать.
— Дальше ты не пойдешь, Жуана, — тихо сказал он, отведя ее в сторону от людей своей роты и жестом попросив лейтенанта Рида на время заменить его.
— Что такое ты говоришь? Я иду с тобой в Арруду, Роберт.
— Нет. — Он умышленно смотрел не на нее, а куда-то вдоль улицы, по которой они шли. — У тебя здесь есть друзья. Отсюда есть прямая дорога в Лиссабон. Здесь наши пути разойдутся, Жуана.
— Нет! — Она вырвалась из его рук и взглянула ему в лицо. — Мы не должны так расставаться, Роберт. Я пойду с тобой. Мы проведем вместе еще несколько ночей. И погляжу, где тебя расквартируют на зиму. Я уйду, когда сама сочту нужным. Скоро.
— Сейчас, — сказал он и, снова взяв ее за руку, повел дальше.
— Нет. Отпусти меня. — Она снова попыталась вырваться из его рук, но он не ослабил хватки. Тогда она пнула его в пах. Да так, что он выругался. — Как мы можем расстаться у всех на виду, не попрощавшись как следует? Неужели ты хочешь прощаться на улице? — Она оглянулась вокруг, поняв, что он ведет ее к дому ее друзей.
— В другом месте и в другое время нам будет не легче. Так что давай простимся сейчас, Жуана. Расстанемся навсегда. Иди к своим друзьям и забудь обо мне. Поезжай в Лиссабон и выходи замуж за своего полковника.