Тетя Вика нагнулась, взяла худую руку с посиневшими ногтями и поднесла ее к губам.
— Я что — священник, ты мне руку целуешь?
От хриплого, враждебного голоса тетя Вика на мгновение пришла в замешательство. И, не оборачиваясь, сгорбившись, поплелась к выходу.
Романица закрывает за ними дверь. Она мечтательно смотрит в окно на тротуар напротив, где через два дня должен снова появиться он со скрученными в трубку газетами, читанными-перечитанными. Там построили новые дома, а еще пять-шесть лет назад было грязное поле, заросшее пронзительно-желтой сурепкой.
Когда она снова переводит глаза на кровать, взгляд ее становится сердитым: в ногах одеяло топорщится, и оттуда выглядывает пакет апельсинов.
Город раскален, как сушильный шкаф, белый, испепеленный солнцем воздух, отпечатки каблуков на мягком, точно шербет, асфальте. Небо — безнадежно голубое. Удушливая атмосфера с самого утра, с восьми часов все ходят взмокшие, расслабленные; вот дети и придумали устроить поминки ближе к вечеру, когда станет попрохладнее, — все же, что ни говори, шесть недель, тут уж никуда не денешься, соберется вся семья.
День не приходился на пост, все были в добром здравии, почти никто еще не уехал в отпуск. Тем не менее пришли не все, и как раз это и обсуждалось: почему не пришли? Андрей разливал вино, Романица раскладывала еду и разносила гостям тарелки.
— А Вике-то дала? — спрашивали все наперебой.
Впервые за много лет Вика оказалась в центре внимания. В случаях более важных ее и не приглашали — нечем похвастаться. Но сегодня Романица, разнося тарелки, только и слышала шепот: «Вика», «Вика».
— …На похоронах мне так ее было жалко: едва плетется и все плачет, плачет… Мол, мне, а не тебе надо бы умереть, я ведь старше…
— Возьми еще ветчины, тетя Вика, еще салату. Ну, положить? Говори, а то некогда, видишь, сколько народа!
Поминки получились на славу. Андрею удалось достать копченой колбасы, ветчины, да и вино на столах натуральное, его купил дядя Никулае, через знакомых — не какое-нибудь, из подвалов патриархии: можно не беспокоиться, завтра голова болеть не будет. Разговаривали о болезни покойной, потом перешли на ошибки в диагностике, обсудили, сколько ушло денег на лечение; атмосфера потеплела. Теперь говорили все хором, называли имена, приводили случаи.
— …Бедная Вика, я с тех пор все время о ней думаю… Теперь, случись что, ей-то кто поможет?
— Тебе свинины или цыпленка? Давай — того и другого, а? И свинины, и цыпленка, да, тетя Вика?
Вечереет, окна уже посинели, а все равно жарко. Тетя Вика обмахивается книжкой, взятой наугад с полки, щеки у нее пылают. Она сидит на диване, расставив ноги, на подоле у нее почему-то всегда пустая тарелка.
Романица подкладывает тете Вике по два раза одно и то же блюдо, прямо-таки с ожесточением, вспыхивающим при виде ее опустевшей тарелки.
— С Викой ты аккуратнее, она слишком много ест для своего возраста, — тянет ее кто-то за рукав.
— Бедная тетя Вика, дорвалась до вкусненького, подумать только, наконец-то она… — шепчет другой.
— Кекса? Сыра? Или хочешь еще жаркого? А? Да говори же громче, видишь, какой шум. Ты скажи громче, тетя Вика, чего тебе дать…
В комнате и в самом деле дым коромыслом, обсуждаются списки на дешевую малолитражку, люди информированные сообщают подробности о новой дорогой модели.
— …Она звонила — то мне, то сестре, — неспешно повествует Андрей в своем углу. — Только и спрашивала: как мама? Еще в больнице? Да, еще в больнице, отвечал я, но ты не беспокойся… А операцию-то ей будут делать? — спрашивала она под конец…
— …Что ты говоришь? Ты погромче, тетя Вика, видишь, какой шум. Чего тебе дать? Хочешь еще жаркого?
— Ты положи в банку-то салата, отнеси мальчику… Сынишке-то отнеси, пусть вкусненького отведает, — шепчет тетя Вика.
Она только что сняла в ванной протез — до того жал, не было мочи, весь рот разодрал; поэтому говорит совсем неразборчиво.
— Мороженого? Лимонного или шоколадного?
— Какого хочешь, доченька… Положи какого хочешь… Да ты посиди, съешь хоть кусок, посиди, поговорим немножко…
— Ну конечно! Если я сяду разговаривать, кто же…
Тетя Вика заворачивает в салфетку кусочек сыра, кладет его в сумку и продолжает есть мороженое.
— Немножко вина? Чашечку кофе, а, тетя Вика?
— Да не вливай ты в нее, как в бездонную бочку! И вино, и кофе — при ее-то давлении…
— Не ты разве сказал, что она здоровее тебя?