- Мне нужно Сергей, - довольно раздраженно сказала Элис.
- Гражданочка, какой Сергей вам нужно? - ехидный мужской голос звучал заинтересованно. - У нас семь отделов и в каждом отделе по Сергею, а в секретариате их даже два.
- Ну... такой болшой, такой силный...
- Хм... если только в этом дело, я вполне могу его заменить.
Элис бросила трубку, понимая, что зря теряет время. Да, фамилию короля викингов она не знала, ей и спросить ее вчера было ни к чему. Damn Russian Vodka! Это же надо - превратила ее в заурядную шлюху. "Господи, прости меня и помилуй!" И все время, пока она шла к зданию Наркоминдела на Лубянке, Элис каялась и молилась...
Сергей был расстроен и озадачен неожиданным бегством Элис. Он понимал, что отсутствие привычных удобств могло быть неприятным. Но чтобы оно принудило ее к бегству после такой ночи! Такого он никак не мог преположить. Жаль, славная девка. Таких сладких, нежных, неистовых у него еще не было. Такой бесшабашно страстной, такой отчаянно, необузданно страстной. Жаль - не то слово. Он разыщет ее во что бы то ни стало. Весь город перевернет, но разыщет!
Приехав в управление, он кратко доложил начальнику о вчерашнем знакомстве. Профессиональный революционер, умудренный тонкостями и хитростями многолетней подпольной конспиративной работы дома и в доброй полдюжине европейских стран, он некоторое время молча чертил карандашом какие-то фигурки в настольном блокноте. Оторвал глаза от бумаги. глянул на Сергея испытующе. Заговорил доверительно, словно рассуждал сам с собой:
- Дело, понятно, молодое. Помню в девятьсот седьмом был я в Австрии по заданию Ильича. В Зальцбурге снял меблированную квартирку. Языком владею свободно, говорю без акцента, паспорт настоящий австрийский. Работаю спокойно, встречаюсь с товарищами, налаживаю маршруты доставки в Россию нелегальной литературы, оружия. В соседней квартире поселяется мадам N с юной дочкой. Обычные в таких обстоятельствах "Guten morgen", "Guten tag" и "Guten abend". Только в одну прекрасную ночь просыпаюсь от шума голосов, шарканья ног. Открываю дверь: "В чем дело?" Грэтхен, дочка, стоит в коридорчике в ночной рубашке, вся в слезах: "Матушку увезли в больницу. Приступ печени". Я, конечно, успокаиваю, а она сквозь слезы жалобно так: "Герр Фердинанд, не оставляйте меня одну, мне страшно". Не оставил. Дело, понятно, молодое. Грэтхен смазливая, ласковая, доверчивая. Ночи проводили вместе, жаркие, быстролетные. Матушка все не возвращается, мы довольны. Однажды забегаю домой днем - не помню уже по какой надобности. Грэтхен в моей квартире (ключ у нее был), беседует с каким-то господином. Покраснела, засуетилась: "Вот мой дядя, проездом из Вены". Господин тут же стал прощаться, Грэтхен пошла его проводить. Не понравился мне этот дядя. Были у меня в закрытом секретере кое-какие бумаги: переписка с компаниями (я выступал, как коммивояжер), банковские реквизиты, переписка якобы с родственниками в Германии. Все аккуратно сложено, но совсем не в том порядке. Отправился я скорехонько в больницу, а мне там заявили, что никакая мадам N к ним не поступала. А ведь Грэтхен мне говорила, что каждый день ее там навещает и что "Мамочке намного лучше". Заехал я тут же к связнику, чтобы подать сигнал тревоги австрийским друзьям и, не заезжая домой, прямиком рванул через надежное окно в Италию.
Сергей слушал предельно напряженно. Афанасий Петрович частенько сообщал молодым сотрудникам об интересных и, главное, поучительных случаях из своей практики, насыщенной забавными драматичными, зачастую опаснейшими приключениями. Не навязывал никаких выводов, просто констатировал - так было.
- Неужели эта американка - подсадная утка? - воскликнул с горечью Сергей. Его руки, лежавшие на коленях, едва заметно дрожали и он спрятал их за спину.
- Я совсем не об этом, - поморщился Афанасий Петрович. - Хотя и этого не стоит исключать. Это мы проверим и очень быстро. - Он сделал пометки в рабочей тетради. И, закурив папиросу, продолжал: - Мой сказ вот о чем разведчику противопоказано влюбляться. Втюрился, размяк, потерял остроту наблюдений - и можешь провалиться сам, провалить операцию, завалить агентурную сеть. В Австрии нас спасло чудо - мой неожиданный приход домой. Но чудо капризно, оно может благоволить и к твоему врагу.
"А я уже, кажется, влюбился, - с тоской подумал Сергей. - Почему, почему Элис обязательно должна быть шпионкой? Подошла ко мне сама? Что из этого - она была под хмельком. Потому и на брудершафт пила, потому и ко мне согласилась поехать. Главное - если бы хотела меня разрабатывать, то не бежала бы так стремительно. Точно!"
- Если она чиста, - продолжал Афанасий Петрович, - она может представить для нас интерес, как серьезный источник информации. Если связана с ФБР, возможен вариант с перевербовкой. Словом, в любом случае это знакомство следует продолжить. Хотя... хотя тебе следует учиться и учиться. К сожалению, придется совмещать учебу с оперативной работой. Время, время... нам так катастрофически его не хватает...
Сергей позвонил в "Националь" сразу же, как только вернулся от начальника в свой кабинет.
- Извините, но ваш номер не отвечает, - проворковал молоденький голосок телефонистки. - Если желаете, можете оставить сообщение. "To leave a message", - невольно вспомнил он выражение из последнего урока. Ничего не сказав, он положил трубку на рычаг.
- Элис, Элис, - пробарабанил Сергей пальцами по столу. - По-нашему будет Алиса. Что же это получается? Я, отпетый бабник, попался на крючок какой-то заморской соплячки. У нее и умения-то никакого нет, внутренним огнем взяла, насквозь прожгла сердце, зараза. - Он вдруг вспомнил свою первую женщину. Вспомнил и чертыхнулся. Летом занарядились они с отцом накосить сена соседу-богатею. Сергею было пятнадцать лет, но иначе как "Дылда" в селе его не звали. Мускулист был и любую работу исполнял как взрослый мужик. Три дня на дальних лугах ширкали косами от зари до зари. Ночевали там же, поставив на краю просторной луговины у кромки редкого леска шалаш, питались всухомятку захваченными из дому харчами - хлеб, шмат сала, огурцы. Ввечеру четвертого дня на бричке прикатила жинка хозяина, дородная, гладкая - кровь с молоком - сорокапятилетняя Груня. Опытным глазом оценила и сосчитала уже поставленные копны, весело объявила:
- А я вам, кормильцы, горяченького борща привезла. И свежего хлебушка две краюхи, еще теплые. И первача штоф.
Развернула на сенце узорчатую скатерку, поставила на нее миски да кружки. От борща и хлеба запахи дурманят, первач жжет глотку.
- И я, пожалуй, с вами, хлопцы, поснедаю, проголодалась, покуда до вас добралась.
Отец хватанул пару кружек ядреного самогона, поел от души, заполз в шалаш и захрапел.
- Отдохну-ка и я чуток, разморило меня чтой-то, - Груня отошла к ближней копне, из темноты позвала гортанно: - Сереж, подь-ка сюды, что скажу.
Пошатываясь (выпил он лишь после того, как ушел батя), Сергей побрел на ее голос. Ветер разорвал тучи и в лунном свете он увидел лежащую на спине женщину. Она была совсем голая, гладила себя по могучим грудям и бедрам. Пораженный, Сергей остановился, не в силах оторвать от нее взгляд.
- Ну чего ты боишься, дурачок, - шептала она, глядя на него чуть не со злобою. - Жеребеночек ты мой, необъезженный.
Мальчик боялся и, как все бедняки села, не любил Груньку Бадейкину за жадность, за жестокосердие и радостное глумление над каждым, кто от нее зависел. Но он стоял и смотрел на нее, нагую, облитую серебристо-голубыми лучами, смотрел как зачарованный. И ничего не мог с собой поделать заставить себя уйти, сбежать, сгинуть было превыше его сил. А она звала его - требовательно, чуть не приказывала:
- Ну-ка, хлопец, сидай зараз погутарим.
И, инстинктивно и слабо противясь ее воле и поддаваясь ей, он осторожно присел рядом с ней на сено. И тут же ее руки, как две огромные змеи, обхватили его, сдавили, потянули за собой. И ее горячие губы впились в его рот, и язык протиснулся внутрь и словно прилип к нёбу. И остались в памяти у Сергея о той ночи на всю жизнь две неотвратимые руки-змеи и мерзкий привкус чужой горилки и чужого чеснока в собственном рту. А Груня, довольная, поющая, светящаяся радостью, укатила той же ночью домой и, видимо, на другое же утро забыла о сенном приключении с долговязым батраком, сильным и ласковым, но неумехой, совсем без понятия что куда ха-ха-ха!...