- Великий английский сатирик Джонатан Свифт создал свой бессмертный гротеск - роман "Путешествие Гулливера" более двухсот двадцати лет назад. В нем поднято огромное количество морально-этических проблем, извечно стоящих перед государством, обществом, личностью. Одна из них - конфликт Гулливера и лилипутов. За что лилипуты боятся и ненавидят Гулливера? Не только за то, что он велик ростом и силой. Главное - он велик добротой, совестью, честью. И мудростью, помноженной на справедливость. Только вчера я в который уже раз за свою долгую жизнь закончил перечитывать эту необыкновенно поучительную книгу. Почему поучительную? Я подумал о персональном деле, которое мы сегодня обсуждаем. Я вижу это дело, как попытку лилипутов от науки...
- Андрей Николаевич, выбирайте выражения! - оборвала его Бивень, повела могучими плечами.
- Он не о физических данных, Мария Трофимовна, - заметил кто-то смешливо. - Он об интеллекте.
- Об ём родимом, - подтвердил Муромцев. - Повторяю: как попытку лилипутов от науки расправиться с Гулливером. Великолепный, да что там стесняться, ходить вокруг да около, великий организатор, масштабно вселенски мыслящий практик школы и новатор в области педагогической мысли это наш директор. Может быть, профессорa и академики побоятся репрессий и так как я не выскажутся, но думают так девяносто пять процентов работающих в этом вузе. Я же говорю то, что думаю, не только потому, что уже без пяти минут на пенсии. Нет, не потому. Не могу молчать и спокойно наблюдать, как унижают то, что достойно возвышения.
- Попрошу по существу, товарищ Муромцев, - Бивень лиловая от горла до краев залысин постучала карандашом по графину с водой. - По су-ще-ству!
- А это все и есть по существу, товарищ Бивень, - Муромцев твердой рукой налил в стакан воды, сделал несколько глотков. - Теперь по пунктам. О монографии. Я сам ее не читал, она ведь еще не вышла в свет.
- И не выйдет! - отрезала Бивень. Муромцев посмотрел на нее увещевающе - "Дайте же в конце-концов говорить" - и продолжал:
- Но вот отзыв научного руководителя автора монографии действительного члена Академии Педагогических Наук профессора Каирова Ивана Андреевича, он раскрыл лежавшую перед ним на столе папку. - Читаю: "Поскольку в данной работе всестороннему анализу и критическому разбору подвергается полуторавековой опыт политехнического обучения в школах России, Европы и Америки и намечаются пусть спорные, но вполне реальные пути его дальнейшего развития и совершенствования, монография, на мой взгляд, явится новым словом не только в советской, но и в мировой педагогике".
- Каиров! - возмутилась Бивень. - Каиров не есть истина в конечной инстанции. Сколько академиков, столько и мнений.
- Теперь насчет француженки и этой Тимохиной, - не обращая внимания на секретаря продолжал Муромцев. - Тут я вообще ничего не понимаю. Есть заявление от жены? От этих женщин? Нет, ничего такого нет. Есть непонятным образом полученное письмо директора - поверим на слово Марии Трофимовне, что там его подпись - какой-то Сильвии куда-то во Францию. Ну, товарищи, послали бы меня по этому адресу с партийным поручением разобраться на месте и доложить. Было бы реальное дело. А то ведь мистерия какая-то получается.
Члены парткома заулыбались, осторожно, с оглядкой на секретаря. А она, сурово насупив брови, смыла единой репликой все эти полуулыбки: "Не ёрничайте, Муромцев. Здесь вам не "Эрмитаж" и вы не Райкин".
- И теперь насчет дач, - Муромцев обернулся к Ивану, развел руками. Здесь я не в курсе дела.
- Могу пояснить, - Иван встал, посмотрел в сторону Бивень.
- Поясните, поясните, - властно бросила она, затягиваясь очередной сигаретой. Ей явно осточертел этот Муромцев и она надеялась, что подзащитный не будет так оголтело переть на рожон.
- На данном этапе я хотел бы заметить лишь одно - по даче я передал все расписки и квитанции об оплате Антону Лукичу. Меня удивляет, что в своем сообщении он ни словечком об этом не обмолвился.
Лукич встал, потупился. Все затихли в ожидании его ответа. Но он молчал.
- Что означает ваше молчание? - поинтересовался Муромцев.
- Я их искал накануне парткома, - покаянно-испуганно заговорил, наконец, Лукич.
- Ну и?
- Делись они куда-то.
- Как это делись?
- Да потерялись - и все.
Враз заговорили все - раздраженно, недоуменно, с явным подозрением.
- Вот что я вам скажу: будет толочь воду в ступе, товарищи члены парткома! - Мария Трофимовна водрузила два увесистых кулака на стол. Давайте решать, с чем будем выходить на общее собрание. Есть одно предложение - исключить. Кто "за" - прошу поднять руки. Кто "против"? Итак, семь "за", семь "против" при одном воздержавшемся. Что будем делать?
- Так и доложим коммунистам, - требовательно заявил Муромцев.
- Да? - Мария Трофимовна с ненавистью посмотрела на заведующего кафедрой философии. При равенстве голосов ее мнение было решающим и можно было бы объявить на собрании о принятом парткомом решении об исключении. Но ведь этот Муромцев сейчас потребует голосования об одновременной информации о разделении голосов. Нет, лучше сохранить силы для решающего боя. - Нну... ладно, - согласилась она. - Итак, завтра собрание в шесть. Прошу не опаздывать. И обеспечить явку своих организаций...
Иван позвонил Сергею через несколько дней в третьем часу пополудни.
- Ну как, что? - едва узнав голос друга, спросил Сергей.
- Это долгий разговор, - ответил Иван. - Я только что из ЦК от Шкирятова. Надо бы свидеться.
- Знаешь что? - Сергей быстро прикинул, где бы они могли спокойно поговорить без посторонних глаз и, главное, ушей. - Давай через полчаса в "Метрополе", там в это время всегда немного народа.
Знакомый метрдотель усадил их за маленький столик у фонтана, сосредоточенно сказал полувопросительно: "Как всегда?" и незаметно ретировался. "От Ваниной спины чуть не пар валт, - тоскливо подумал он. Видать, досталось бедняге в последние дни. И нос заострился, и глаза, всегда такие светлые, лучистые, будто померкли". Иван долго катал хлебные шарики. Наконец, улыбнулся какой-то чужой, серой улыбкой, произнес: "Такие вот дела, дружище". И снова замолчал. Официант принес водку, закуски. Выпили, вяло поклевали какого-то салата, рыбы, маслин. "Пусть сам заговорит, соберется с духом. Он же сильный, не сломали же его, - Сергей закурил, рассматривая ленивые струйки воды. - Держись, Ваня!" И, словно услышав этот молчаливый призыв, Иван отложил вилку, взял вновь наполненную рюмку и проговорил, чеканя слова:
- Нас бьют, а мы крепчаем, Серега. Давай выпьем за твой бессмертный девиз: "Да здравствуем мы, и да пошли они все на..." Он не произнес последнего слова, они чокнулись, привычно глядя в глаза друг друга, выпили, обнялись, расцеловались. Сергей махнул официанту рукой - "С горячим погодuть!" Иван медленно оглядел почти пустой зал, потянулся было к сигарете, передумав, оттолкнул легонько пачку от себя, вздохнул. И заговорил:
- Они все спланировали заранее, Калашников и компания. Даже успели к собранию многотиражку выпустить. - Он достал из кармана сложенную вчетверо газету. Сергей развернул ее, с разворота в него выстрелили огромными буквами слова заголовка на обе полосы: "Космополит, прелюбодей, стяжатель".
- Даа! - протянул он. - Семьдесят второй кегль засадили, сволочи!
- Собрание было бурным, - продолжал Иван. - Надо признаться, недооценил я Бивень. Ходом его дирижировала она умело и хладнокровно. И оркестровка выступающих была так произведена, что на каждого, кто хоть в малой степени говорил объективно, приходилось три, а то и четыре хорошо подготовленных лживых крикунов. Насколько я мог судить о настроении зала, чаша весов склонялась то в одну, то в другую сторону. - Он помолчал. Видимо, вновь мысленно пропуская через себя перипетии того вечера. - И, ты знаешь, главное коварство было припасено на финал. Голосуют. Большинство за выговор с занесением. По подсказке Бивень из зала предложение - провести переголосование. Причина? Слишком многие в момент подсчета выходили курить. Ведь голосование велось простым поднятием руки. Ну а вторичный подсчет дает иной итог - исключить. Потрудились "на славу" и помощник министра, и инструктор райкома.