Анатолий Карабинцев
Подарите мне море…
Я когда-то состарюсь,
Память временем смоет…
Ю.Визбор
Собственно, никакого длинного пути к морю мне делать не пришлось. Я родился и жил у самого моря, в славном городе кораблестроителей и военных моряков Северодвинске, который когда-то назывался Молотовск, о чём у меня стоит запись в свидетельстве о рождении. Бабушка с детства пела мне морские песни, когда мы с ней несли вахту в котельной, в которой она работала. Там была обстановка, как в машинном отделении какого-то парохода, и мне очень нравилась. Любимая песня была: «Раскинулось море широко…», и слова, где «на палубу вышел, а палубы нет, в глазах у него помутилось…», и про то, что что-то «сказал кочегар кочегару…». Почему только я в последствии не стал судовым механиком – не знаю, но всё по логике шло к тому. Всё детство я провёл с бабушкой. Родители всё ездили в поисках лучшей жизни и желания заработать по разным местам нашей необъятной страны, пока мать в 1960 году не вернулась одна с маленьким братом Юркой из Казахстана, где они поднимали целину, и где в результате автомобильной аварии погиб отец. Мать продала там дом, который они построили, и купила пол дома в порту, в Северодвинске. Так мы стали жить уже у самого Белого моря.
Жаль, что никто из нас после этого на могиле отца не бывал. Мы были маленькие, жили трудно. Ехать надо было очень далеко и долго – около семи дней. Я помню, мы с бабушкой один раз ездили туда. Помню дом, который они сами строили из саманных кирпичей, и я со всеми месил глину с соломой и навозом в яме, во дворе, потом это клали в деревянные формы, и после сушки получались кирпичи. Помню, как отец садил меня на колени за руль своего грузового газика, и на безлюдной дороге мы ехали и рулили вместе. Наверное, от него у меня любовь к автомобилям, и дочерям она тоже передалась – не слезают с машин. Брал меня с собой на работу довольно часто, кстати. Помню, как обедали в какой-то столовой голубцами, и с тех пор, видимо, люблю их, и они стали нашим фирменным семейным блюдом. Видимо, любил он меня. Говорят, я на него похож. Надо бы когда-то собраться съездить в Казахстан, в Балкашино – так называется это место. Я смотрел по интернету, оно существует, и довольно большое поселение. То ли небольшой городок, то ли большое село. Только ничего уже там, наверное, не найти!
На море, с ранней весны мы, пацаны, бегали каждый день почти, благо жил я почти в порту Северодвинска, правда в военном, но проблем с проходом на причалы ловить камбалу нам никто не чинил, и зачастую матросы даже кормили нас в своей столовой. Ну а летом, когда стояла тёплая погода, то всё время мы проводили на Яграх – это остров с огромным, в несколько километров песчаным пляжем, дюнами и соснами, а заодно один из районов города. В жаркую погоду там загорал весь город, и каждой компании хватало дюны или какого-нибудь бугорка у дюны, чтобы расположиться, развести костёр при желании. Удивительное место, не уступающее Прибалтийским курортам по красоте. Но по-настоящему задумываться о море, флотской жизни я начал, когда прочитал книгу Евгения Коковина «Детство в Соломбале». После этого я просто заболел морем, Архангельском, Соломбалой и желанием стать моряком. Моя судьба была решена где-то классе в пятом.
После восьмого класса уже твёрдо знал, куда буду поступать – в АМУ – Архангельское мореходное училище. Поехали туда сдавать документы и поступать опять с бабушкой, у которой двоюродный брат жил в Архангельске, на Варавино. Когда пришёл в училище сдавать документы, прочитал в информации для абитуриентов, что рубка – это мозг судна, а машинное отделение – его сердце. Мне почему-то захотелось приобщиться к мозгу, и я подал документы на судоводительское, штурманское отделение. Меня потом долго корил мой дальний родственник, сын этого двоюродного брата бабушки, который уже плавал механиком на судах пароходства, что надо было на механика поступать. Но надо было ему убеждать меня раньше, не после дела. Переводиться на другое отделение мне что-то не хотелось, да и непонятно было, поступлю ли я вообще. Стал ждать вызова дома, и в конце августа дождался. Так с 1 сентября 1970 года я стал курсантом 1 курса судоводительского отделения АМУ.
Ну, годы учёбы – это отдельная история, очень интересная и поучительная, о том, как подросток превращается в юношу, в моряка, в человека. Как он преодолевает все трудности обучения, жития в казарме-кубрике вместе с такими же обормотами, которые только оторвались от семьи, школы. Нас подстригли под «0», как в армии усадили на два месяца на карантин, запретили все увольнения, начали мучать строевой подготовкой, подьёмами, зарядками, уборками туалетов, коридоров и прочего. Из приятного – выдали форму. Почти всем она была велика, болталась. Её в несколько складок сворачивали сзади за ремень, и спереди получалось довольно сносно. Шинели отрезали просто ножницами, но некоторые промахивались с длиной, и получалось довольно куце и смешно, но обратно уже не пришьёшь. Появился зверский аппетит, так как кормить нас стали по режиму, и, хотя кормёжка была неважная – трудные были времена в стране с продуктами, да и приворовывали, видимо, повара на кухне, но съедали всё под чистую, на ура, то, что дома в нас никакими силами было бы не запихнуть. На первом курсе, при поступлении я был 53 кг, уже через год стал 66 кг. Вот такой «шведский» стол был, в который мало чего хорошего было включено.