– Неужели от самого Филиппа Испанского? – догадался Дан.
– От него самого. Говоря между нами, мой юный Берли, эти короли и королевы – такие же мужчины и женщины, как все остальные, и они порой пишут друг другу глупые, страстные письма, не предназначенные для глаз министров.
– А бывает, что министры вскрывают письма королевы? – спросила Уна.
– Конечно! Бывает и наоборот. А теперь представьте себе, как Глориана, извинившись перед присутствующими – ибо королева никогда не принадлежит сама себе, – вскрывает письмо и под звуки грянувшей в это время музыки читает послание Филиппа. Вот так. – Она достала из кармана письмо и, держа его подальше от глаз, как деревенский почтальон, читающий вслух телеграмму, быстро пробежала глазами страницу.
– Гм, гм… Как всегда, очень пылко написано. Филипп сетует на холодность Глорианы и живописует свои страстные чувства. Перевернем страничку. Что же дальше? Он жалуется, что некоторые английские джентльмены сражаются против его генералов в Нидерландах. Он просит повесить их, когда они вернутся домой. (Ну, это мы посмотрим.) Вот список сожженных кораблей, затесавшийся между двумя заверениями в нежной преданности. Бедный Филипп! Его флагманские суда (в трех случаях, по меньшей мере) были атакованы, взяты на абордаж, разграблены и потоплены некими английскими моряками (джентльменами он их не может назвать), которые гуляют на воле и занимаются пиратством в Американских морях, дарованных лично ему римским папой. (Пусть папа ему их и охраняет!) Филипп слышал (хотя его благочестивые уши отказываются этому верить), что Глориана в некотором роде поощряет эти злодейские нападения, получает от них часть добычи и даже – о позор! – предоставляет свои корабли для этих разбойничьих действий. И посему он требует (этого слова Глориана терпеть не может), он требует, чтобы она повесила этих разбойников по их возвращении в Англию, а также дала ему полный отчет о награбленных ими товарах и золоте.
Вот так просьба влюбленного! Если Глориана не согласится стать его невестой, пусть она будет хранителем его имущества и палачом! Если же она останется непреклонной, пишет он, – глядите-ка, кончик пера прорвал в этом месте невинную бумагу! – у него найдутся средства и возможности ей отомстить. Ага! Наконец-то лицо Испанца вылезло из-под маски! – Она весело помахала в воздухе письмом. – Слушайте дальше. Филипп нанесет с Запада такой удар, перед которым померкнет все, что Педро де Авила учинил гугенотам. Засим он целует ей ручки и ножки и остается искренним и преданным ее рабом, врагом или повелителем – на выбор, как ей будет благоугодно.
Она спрятала письмо обратно в складки платья и продолжила играть свою роль, лишь слегка понизив голос.
– А тем временем – прислушайтесь! – ветер гудит в ветвях Брикуоллского дуба, громко играет музыка – и, чувствуя на себе взгляды всех присутствующих, королева Британии должна осмыслить про себя, что означает эта новость. Она не может вспомнить, кто такой де Авила и что он учинил гугенотам; но она чувствует какой-то мрачный умысел, шевелящийся в темной душе Филиппа, ибо никогда еще он не писал ей в такой манере. И она должна улыбаться напоказ, как будто получив приятные вести от своих министров, – улыбкой, от которой деревенеет рот и немеет сердце. Что ей остается?… – Го – лос дамы снова дрогнул и изменился. – Вообразите теперь, что музыка внезапно стихает. Крис Хэттон, капитан личной стражи ее величества, покидает стол, раздраженный и покрасневший; и чуткое ухо Глорианы улавливает за стеной звон клинков. Сассекские матушки озабоченно оглядываются, словно пытаясь пересчитать своих цыплят, – я имею в виду тех задиристых петушков, которые прислуживали за столом королеве. Двое из этих изысканных юнцов тайком выбрались в сад и там, обнажив рапиры и кинжалы, принялись выяснять отношения. Их успели остановить, разоружить и привести обратно. Любопытное зрелище – пара юных купидончиков, превратившихся в диких, взъерошенных волчат с обезумевшими глазами. Ну и ну! Грозным жестом Глориана подзывает их к себе – вот так! Они подходят в ожидании ее суда. Их жизни и их владения – всецело в руках той, кого они оскорбили своим неистовством – оскорбили как королеву и как женщину. Но увы, чего не сделают два глупых юнца ради прекрасной девы!