Как странно, что спрашивает он именно об этом, но, если я нарушу обещание, то, скорее всего, лишусь того малого шанса, к которому стремлюсь сейчас.
Я кивнул ещё раз. На этот раз постарался быть убедительным. Внутри копошился страх: сейчас он покажет другого себя и мою последнюю надежду растопчут как росток.
— Ладно… — с придыханием заговорил и обернулся. Он потянулся назад, к тому, что лежало за спиной.
Я старался всмотреться, но свет не достигал. Отгонял мысль, что там орудие моего убийства, но нож, как нельзя лучше, вписывался в картину происходящего.
Мне нужно держать себя в руках.
Парень приблизился, в его руках блестело лезвие, отражая вспыхивающие огни. Я задержал дыхание.
Ножницами он разрезал слои скотча на левой щеке. Лезвие скользило по коже, доставляя маленькие неудобства – больше «неудобств» принёс бы нож.
Левой рукой парень взялся за край и потянул его в сторону, отрывая ленту от моей кожи. Она взялась крепко и не отлипала бы, если бы он не прикладывал необходимых усилий. Второй рукой он придерживался за мою щёку, пока тянул. Он отрывал медленно, кусочек за кусочком, подставляя большой палец туда, где отлип скотч, словно боялся, что тот снова прилипнет.
Когда освободился край губ, я глубоко вдохнул.
Это тянулось долго. Боль была пустяковой. Меня больше волновало то, как этот ненормальный снимал скотч: он не позволил себе одним рывком сорвать его с меня, он возился, тратил время, изредка что-то шушукал себе под нос, будто успокаивал меня, и гладил по освобождённой коже.
Казалось, что прошла вечность, когда губы всей поверхностью ощутили прохладный воздух комнаты.
Парень тяжело дышал. Он не продолжал. Большой палец левой руки остановился на губах – трогал, прощупывал: нижнюю, затем, поднимаясь, верхнюю. Он гладил их с едва ощутимым нажимом и приговаривал: тёплые, мягкие, нежные, не смыкая своих губ до конца. Он смотрел, впивался взглядом намного ощутимее, чем пальцами.
Я сглотнул. Слюнной комок пополз по горлу.
Пора вернуть его.
— Как… — сказал я, чем спугнул парня. Будто ошпарившись, он убрал руку, удивлённо взирая на меня. — Тебя зовут? — продолжил я, не пытаясь улыбнуться – непосильно. — Меня Илья.
Нужно расположить его к себе.
— Это я знаю, — чуть ли торжественно ответил парень. Я воздержался от вопроса: «Откуда узнал?». — Меня зовут Яков.
Старомодное имя для молодого парня – или мне так кажется, потому что света мало? – заставило меня усомниться: не придумал?
— Приятно познакомиться.
Что ещё говорят в подобных ситуациях? Если меня не хватает на фальшивые эмоции, я могу обмануть его словами.
— Послушай, а… зачем я тебе?
С места в карьер, но… если узнаю сейчас, может быть, у меня будет альтернатива? По крайней мере, будет знание, от чего стремиться.
Неожиданно Яков замолчал. Стало быть, плохой вопрос?
Он не двигался, не качался в такт дыханию, не моргая, смотрел на меня, не предпринимал действий. Я решил подождать – проявить такт, вдруг он раздумывает? Хочет скрыть то, что ждёт меня в конце? Я мог подождать, пусть и с каждым ударом сердца, это становилось менее выносимым.
Он затягивал. Это изводило меня сильнее допросов в полицейском участке.
— Скажи что-нибудь ещё, — пролепетал он, с лаской заглядывая мне в глаза. — Мне нравится твой голос. Может и кажется беззвучным, но я слышу в нём звонкость и мелодию. Она шероховата, напоминает хруст песка на пляже, где много крупных песчинок трутся друг о друга. А рядом море: оно катит волны на берег. Из-за них песок становится мокрым и тягучим – единым, и ему можно придать форму. И та форма, которую ты придаёшь своему голосу, мне очень по душе, — сказал Яков с наслаждением.
Я мало понял из сказанного им, но… теперь он казался мне более ненормальным. Я сжал пальцы в кулак, который тут же рассыпался. Конечности онемели.
Стоит принять его слова за комплимент и поблагодарить? Возможно, решил я, но выбор мне совсем не нравился. В его речи было что-то бредовое – маниакальное? Обычно люди так не говорят. Какой песок? Какое море? Невнятные сравнения.
Я не мог понять.
Пока я распутывал вопросы и думал, стоит ли вникать в слова Якова, его рука дотянулась до моего лица. Прикоснулась. Гладила. Я хотел сбросить её, но мои руки не двигались за спиной. С ломаной, поддёрнутой улыбкой я пытался унять дёргающийся глаз.
Меня снова откинуло к краю. И, не дожидаясь спада чувств, я заговорил дрожащим голосом, полным испуга:
— Е-если ты будешь отвечать на мои в-вопросы, то я буду больше спрашивать у тебя.
Слёзы снова подкатили к глазам. Я не моргал, чтобы удержать жидкость в веках. Сжал губы и терпел накатывающие волной судороги в горле, с которыми выступали новые слёзы.
— Справедливо, — ответил он. И снова замолчал. Когда я поднял глаза, стараясь не уронить каплю с глаз, он отвечал мне теми же спокойными эмоциями. — О чём ты спросил?
Он не «не расслышал». Он хотел услышать мой голос.
— З-зачем я тебе? — Мышцы шеи натянулись будто на них повис мой страх.
— Затем, что я хочу быть с тобой.
Влажность на глазах испарилась.
Я поражён: «Что мне делать с таким ответом? Что мне предложить вместо себя?».
И я понадеялся, что это – глупая шутка.
========== 8. ==========
Действия Якова показали, что никакая это не шутка. Это – его желание – цель, которую он воплотил в жизнь. Из-за которой я не мог ничего делать самостоятельно, и это делал Яков. Хоть он и спрашивал разрешения, но лишь на определённые, контактно близкие вещи, очень многое для него находилось в плоскости «я могу себе позволить»: позволить себе раздевать меня, глазеть на моё голое тело, не испытывая стыда, позволить себе трогать меня, где вздумается: лицо, руки, бедра с внутренней стороны…
К страху примешался стыд. От того, что он позволял себе: без разрешения снимал одежду, а я был не в силах ответить. Онемевшие конечности не подчинялись, а на вопрос: «Что ты делаешь?», Яков отвечал удивлённым взглядом. Он не понимал, что не так. Для него «опека» надо мной лежала в пределах нормы.
Эта самая «опека» распространялась на каждую мою потребность: он чистил мне зубы, умывал, кормил, как немощного, с ложки, укладывал спать, нянчился со мной как с ребёнком и…
Моя гордость, о которой я не вспоминал, была разбита на щепки безмерным количеством стыда.
За окном я видел нестройный деревянный забор и сугробы, которые поднялись до уровня рамы, и сделал вывод о том, что нахожусь в одноэтажном дачном доме. Возможно, на окраине города. Догадку подтверждало то, что Яков периодично уходил в соседнюю комнату и задерживался в ней, растапливая печь или докладывая дрова. Раз он уронил на пол полено: я признал звук столкновения дерева и дерева. К тому же стена, граничащая со второй комнатой, нагревалась: там стояла печь.
Из комнаты, в которой я проснулся, Яков меня не выпускал.
Все мои потребности он «удовлетворял» в ней.
Все.
Ему словно было мало того, что он раздевал меня, чтобы помыть, так он не испытывал никакого стеснения, не заливался краснотой, от гнева и стыда как я, не проявлял ни капли нерешительности, когда брал в руку мой член и подставляет бутылку, чтобы я справил нужду.
Когда это произошло в первый раз, я почувствовал, как лицо обескровилось, как меня сковали собственные мышцы, как мои мысли потеряли всякое содержание. Яков совершал действия так естественно и непринуждённо, что до меня не сразу дошёл их смысл. Но, когда дошёл, я не смог противиться стыду: он хотел, чтобы я сделал это перед ним, пока он держит меня, пока глазеет и спокойно, мать его, улыбается, словно всё в порядке вещей.
Он говорил, что может помочь. Безболезненная процедура: он лишь помассирует низ живота, а мне нужно расслабиться. Я, как ненормальный, выкрикнул «нет», и зажался, насколько позволяло моё положение. Веки задёргались, моё дыхание перешло на хаотичный ритм: я дышал глубоко, затем поверхностно, выдыхал сначала немного воздуха, затем весь тот, который был во мне. Грудная клетка тряслась, в животе всё стянуло.