И я понял, что не могу говорить. Мне страшно.
И та же мысль заставила меня заговорить: мне уже нечего бояться.
— Что это было?! — взревел я: какую гадость он мне всунул? — Отвечай!
Меня затрясло. Что со мной теперь станет? Что он сделает? Что уже сделал при помощи таблеток?
На его лице появилась улыбка.
Огромный кусок льда прошёл через живот, и меня прошиб холодный пот.
— Я не хочу, чтобы тебе было больно.
Уши заложило. Я не ослышался?
— Б-больно от чего?..
Его лицу вернулось радостное выражение. Он приблизился ко мне и, как ни в чём не бывало, произнёс:
— От того, что ты останешься без ног, — так легко и непринуждённо, что я не поверил ему, вымучивая из себя улыбку.
— Ты ведь это несерьёзно, да?
На что он лишь загадочно повёл глазами.
— Я сейчас вернусь.
Он ушёл. А я остался наедине со страхом – что он сейчас сделает?
Яков вернулся, не заставив себя ждать. На деревянный пол упал тяжёлый металлический предмет. В руках что-то мягко зашуршало. Я взглянул, не отрываясь от постели. Полупрозрачная клеёнка в багровых пятнах.
Яков постелил её на полу и вернулся на кровать, садясь около моей головы. Он по-прежнему нежно улыбался и смотрел на меня сверху-вниз. Его ладони коснулись моей головы. Он снова гладил меня. Снова успокаивал. От чего?
Я не осмелился моргнуть и отвести от него взгляда, пока его рука размеренно поглаживала мои волосы.
По истечению времени, заданного Яковом, он достал клейкую ленту. Я не успел дёрнуться и был снова прижат. Яков перевязал мой рот, на много слоёв. А в моей голове истерично бился вопрос: «Зачем?». Он как теннисный шарик отскакивал от стен и набирал скорость. Меня молотило изнутри.
Яков опустил меня на клеёнку. Я попытался подняться, но руки и ноги загудели – он перевязал слишком сильно, и я прижался спиной к полу. Яков встал рядом. В его руках был топор. Которым ему уже доводилось пользоваться: чтобы отсечь все куриные головы, чтобы отсечь голову козлёнку, чтобы отсечь голову другому существу. Чтобы оставить меня без ног.
Он не может сделать этого. Он не сделает…
Я не мог пошевелиться. А, когда едва заметное движение проявило себя, Яков наступил на меня ногой.
— Извини, что приходится делать это так, — без всякого сожаления. Без маниакального желания. Спокойно и буднично.
«Нет. Не надо…» — шёпотом замычал я, не отрываясь от инструмента.
Топор поднялся. Завис в воздухе. Я не успел ничего предпринять. Яков опустил руки.
Я заорал. Не помню, как сильна была боль и была ли она, я просто орал, потому что знал, что ничего, кроме этого, я уже не сделаю. Я сжимал глаза, пока Яков выдёргивал из костей и мяса топор. Я стискивал зубы и орал через них, а Яков рубил меня, не останавливаясь. Хлынули слёзы.
Я не мог этого выдержать.
Даже когда он перестал, я продолжал. Я не чувствовал ничего, но был в сознании и ясно видел, как мир снова уходит от меня. Я желал провалиться в сон, но он не приходил: то ли виной тому боль, то ли рвущее меня на части отчаяние.
Я долго кричал в себя. Я долго рыдал. Мир долго прощался со мной.
Потом я скулил, жалея себя. Под глазами щипало от слёз. В горле стоял солёный привкус соплей, которые не растеклись по лицу. Я не чувствовал рук за спиной, я не чувствовал спины, которая всё время опиралась на руки, я не чувствовал ног.
Яков возился с ними, а я не отрывался от белого потолка с огромным жёлтым подтёком.
Во мне ничего не осталось – это единственное, что я ощущал. Конец.
Яков закончил и подполз ко мне.
Когда я увидел всё ту же опрятную и ничем незапятнанную улыбку, меня охватила горящая ярость. Она пожрала всю пустоту. Она сожгла остальные чувства. Она кричала.
Как он смеет улыбаться после того, что сделал? Как он может делать вид, будто ничего, ровным счётом, абсолютно, ничего не произошло?
Он не «наивен». Он – бездушная тварь, которая сумела каким-то запредельными образом оказаться в городе и встретить меня.
От злости у меня пошли слёзы. Снова. Один только его вид заставлял меня ненавидеть всем сердцем.
— Тише-тише, — пролепетал он и коснулся головы. — Всё пройдёт, не волнуйся.
За это я хотел убить его. По-настоящему. Мои ноги не вернутся. Моё здоровье не вернётся. Я больше не смогу жить прежним спокойствием, если вообще когда-нибудь смогу жить вне этих стен!
Яков продолжал бормотать заевшие предложения, но внезапно, я уже никак не ожидал от него, спросил:
— Знаешь, почему я… выбрал тебя?
Если раньше мне было дело, то теперь – нет. Абсолютно. Мне срать.
Слёзы не унимались. Они, как осколки стекла, резали глаза и виски.
— Когда я увидел тебя, то сразу понял, что ты тоже один. Ты в чём-то непомерно нуждаешься. У тебя отняли это, и ты хотел вернуть. Но не было возможности. И тоска за это в твоих глазах, как лёгкая пелена облаков на предрассветном небе, придавала тебе очарование. Я мог наслаждаться им, пока наблюдал за тобой: из-за кассы, пока раскладывал продукты, делал вид, что занят. Я смотрел, и с каждым разом во мне крепла уверенность. Я понимал и принимал сердцем, как мы похожи, — он продолжал свой бред.
Моя голова гудела. В ней кто-то усиленно бил по алюминиевым тазам, не экономя сил.
Хрена с два мы похожи.
Кусок дерьма…
Он поплатится за это.
========== 10. ==========
— Доброе утро, Илья, — сказал Яков, когда я открыл глаза.
— Доброе, Яков, — нараспев произнёс я, улыбаясь и прижимаясь к нему.
По всей видимости, он проснулся раньше и наблюдал за мной, пока я спал. Долго ли? Пару минут? Часов?
Спасибо, тварь, что хотя бы не дрочил.
— Как ты себя чувствуешь?
— Просто замечательно. Не передать словами, — я продолжал елейным тоном, от которого самого выворачивало, но которому безоговорочно верил Яков.
Я решил переметнуться к новой стратегии. Она проста – вновь завоевать доверие и воспользоваться им по полной. Для этого пришлось стать таким – милым и податливым, который соглашается и принимает все заботы и ухаживания. По-настоящему. Без неприязни. Хотя бы внешней.
Я не собирался разбивать его сердце, высказав своё возмущение. Вероятность того, что Яков отрежет мне следом за ногами язык, достаточно велика, а я не намерен терять какую бы то ни было из частей себя ещё раз. К тому же, он будет слушать? Не будет. Ему главное, чтобы я не протестовал, остальное его не печёт, и поэтому его так легко использовать.
Нужно всего лишь не прогадать.
После того, что он сделал, я не уйду (как же смешно) отсюда просто так. Минимум – оставлю свой след на его теле, шрам, который погубит его, прямо как те, которые погубили меня. Максимум – я лишу его жизни. Сейчас, улыбаясь перед ним и строя сладостное выражение лица, я не сомневаюсь, что смогу это сделать.
Я не прощу его. За все те мучения и страдания. Если буду убивать, то буду убивать медленно, отрезая конечности за конечностями, кусочек кожи, за ним мясо, поиграюсь с венами и артериями, внутренними органами и другими органическими слоями. Стоило только представить, как мои руки трогают упругие оболочки сосудов, гладкие ткани органов и кости, освобождённые от мяса, я расслаблялся, к щекам приходила кровь. Я был уверен, ещё немного таких активных фантазий, и я научусь кончать без рук.
Но то лишь фантазии. Боюсь, я убью быстро – засажу нож в висок или между рёбер, и будет с ним покончено. За то, что сделал. Он заслужил.
Тогда меня лихорадило три дня, затем держалась высокая температура. Я не мог подняться, не мог открыть глаза. Тело окаменело и не поддавалось мне. Яков, как курочка-наседка, бегал из комнаты в комнату, кормил меня таблетками, бульонами, протирал вспотевшее тело и, в лучших традициях, обслуживал потребности.