Наверняка, совпадение, думал я и натягивал улыбку, вспоминая, как два дня бродил по окрестностям и выискивал капли крови на снегу. Обшаривал дворы, заходил туда, где люди не оставляли следов.
Кровь была свежей. Она текла. Это значит, что голову отсекли недавно. Совсем недавно, где-то поблизости от моего дома. Вопрос возникал такой: «Почему третий подъезд, а не первый? крайний? Почему третий этаж, а не первый? Почему нет капель на лестнице? Почему их нет на улице? Потому что голова была упакована в специальный пакет? (не продуктовый) Зачем такие тщательные приготовления, чтобы забежать в третий подъезд, попасть на третий этаж и выбрать дверь, которая дальше всех?».
Вопросы заполоняли голову. Они пробуждали сомнения – нельзя доказать, что мотив отсутствовал.
Просто ничего нельзя сказать наверняка.
— Илья, — позвал Саня, — как ты себя чувствуешь?
Очередной трудный вопрос.
Я боялся. Мне было хреново. Собрав кое-какие силы, которые себе присвоил холод в моём теле, я еле разжал челюсти, чтобы сказать:
— Я хочу домой.
Но «дома» было хуже – я вечно озирался, как дикий зверь, на внутреннюю сторону двери, перед тем, как зайти в туалет или на кухню, стоял по две-три минуты и пялился на неё, ждал, когда кто-нибудь объявится, заслонит своим телом глазок, оставит очередной пакет с не менее привлекательным подарком, от которого я не засну предстоящий месяц. Меня трясло. Жидкость в кружках и стаканах покрывалась волнами, почерк в тетрадях стал неровным, словно рука хотела выводить не буквы, а линию кардиограммы. Моё сердце билось громко и замедленно. Бум. Секунда-полторы молчания. Бум. Снова тишина. Бум. Моё тело содрогалось. Я не мог контролировать себя. Ком воздуха застревал в трахее, не мог дойти до лёгких. Им я задыхался.
Потом отпускало. Приходило облегчение. Затем накатывало снова.
Вечером было хуже, чем утром. Я свободно собирался в школу, не думал об отсечённой голове животного. Когда возвращался, надеялся не увидеть новый кровавый пакет. Не видел, но покрывался тревогой – она мурашками поселялась на коже, пуская холод в мою собственную кровь. Вечером я пытался не выходить из комнаты только для того, чтобы не смотреть, не вспоминать, как заглянул в белый пакет и увидел нацеленные на меня мёртвые глаза, красные пятна на лбу и раскрытый в немом блеянии рот.
Стало хуже, когда я понял, что пустые куриные головы висели не просто напротив моего дома, они висели напротив моего подъезда.
Совпадение?
Я надеялся. И молил себя поверить в это больше, чем в то, что кто-то предпочёл поиздеваться надо мной.
— Пакет? — спросил кассир.
От слова меня передёрнуло. Я покосился на его руку, которая потянулась к пачке, висящей около кассового аппарата. Бледно-оранжевый логотип совсем неблагоприятно повлиял на мой организм. Зубы застучали.
Хоть я зацепился взглядом лишь на секунду, этого вполне хватило, чтобы заметить оранжевую маркировку на пакете с кровоточащей головой козлёнка. К тому же, смутно, но я припоминал, на фотографии с куриными головами, которую показывал Саня, было то же самое: белый, едва прозрачный пакет с оранжевым пятном.
— С вами всё хорошо? — спросил парень, смотря на меня с беспокойством.
Я погрузился в ужасные мысли.
— Д-да, — запнулся я, пытаясь улыбнуться. — Пакет… не нужен, — я сказал это с пугливым отвращением.
Мне нечего опасаться.
— Выглядите бледным, — произнёс он.
— Устал, — выпалил я и посмотрел в сторону – очереди не было.
— Питаясь подобным, — он кивнул на покупки: чипсы и колу, — чувствовать себя здоровым навряд ли будете.
— Возможно, — я как бы посмеялся и открыл рюкзак.
Из-за спортивной формы места мало. Еле запихнул вздутую пачку Lay’s.
Двухлитровую колу пришлось тащить в руках.
========== 3. ==========
Ни к чипсам, ни к бутылке, из-за которой пальцы раздирал жар, я не притронулся. Не смог. Я не ел и не пил. Не мог заставить себя. Сидел в комнате перед монитором, с открытым рабочим столом, в наушниках, в которых не звучала музыка, и пытался не трепать себе нервы.
Совпадение.
«Ни больше. Ни меньше. Такое случается. Не стоит придавать значение, которого нет. Так делает Толя, это его привилегия – пусть он думает об этом, а я буду занят своим…».
Такие слова не помогали. Почему я продолжал трястись? думать, что сделали это всё намеренно? Почему пакеты из того магазина, в который хожу я? Почему не другие, которые расположены ещё ближе? Почему я копался в этом, без остановки, без передышки для своего же здоровья? Почему я не отпустил эту тему, как куриные головы?
Ответ на последний вопрос мне известен – потому что тогда, когда я узнал о них, с ними меня ничего не связывало, но сейчас – из-за пакета на моей двери, – мне не отвязаться от мыслей, которые затягивают как зыбучие пески.
Я вздохнул и снял наушники, оглядываясь по комнате: всё по-прежнему, на своих местах. В квартире я один.
Я встал из-за стола и вышел в тёмный коридор. От кухни меня разделяло пять шагов, которые, в моей неспокойной голове, казались испытанием для выносливых. Я начал дышать через рот. Холод отступил. На его место пришёл жар. Не сводя взгляда с двери, я медленно (хотя стоило бы двигаться иначе) пошёл на кухню, вслушиваясь в тишину, которую не нарушало моё дыхание. Дышать перестал, но сердце работало усердно – его биение было настолько отчётливым, что у меня тряслись губы, а лёгкие качали воздух в такт сердечному ритму. Я дышал не дыша.
Я протянул руку к выключателю. Не нащупал. Пришлось отвести взгляд, самостоятельно вдохнуть воздух, и, кажется, тогда что-то щёлкнуло. Я прижался к стене, готовый слиться с ней. Колени подёргивало.
Наверняка, счётчик. От незначительного звука сердце заработало усиленнее. Горло от частых, неглубоких вздохов начало сохнуть. Живот поднимался в такт дыханию. Глаза пытались нащупать во тьме образ человека, который мог в ней притаиться. Я не слышал ничего, кроме себя – шумной работы своего организма, который вместо меня кричал о панике. Язык иссох, глаза почти. Мне не хватало сил.
Темнота неподвижно стояла. В ней никого быть не могло, но воображение безостановочно пыталось уверить меня, что в ней кто-то есть – тоже наблюдает, слушает, как мне страшно. Он просто ждёт момента, когда я забуду о нём, когда засну, когда буду менее всего встревожен – это мне твердили бредовые фантазии. Но я знал, это – ложь. Выдумки больного ума. Я слишком устал, поэтому не могу воспринимать адекватно собственное окружение. Перенервничал. Это были тяжёлые дни. И раздумья под стать усугубили эффект.
Я включил свет и прошёл на кухню. Поставил чайник, достал кружку и насыпал кофе. Я немного успокоился, но ложка в руках дрожала. Сахар ссыпался под действием моего беспокойства. Сахаринка за сахаринкой он стекал в кружку, шурша, сталкиваясь с дном. Больше никаких посторонних звуков.
Понемногу я начал приходить в норму, только сердце отчётливо билось. Я уже привык ощущать его в груди, с левой стороны шеи, иногда в кишках или голове. Зашумел чайник. Всё в порядке.
Я залил кружку и размешал сахар. Десять дрожащих поворотов рукой. Готово. Я отложил ложку в раковину и потянулся к ручке.
Свет потух. Я погрузился в вязкую тьму. Жужжание холодильника оборвалось. Я схватил за столешницу до боли в пальцах и упал на колени, стараясь прижаться к полу. На меня обвалилась невидимая лава, погружая в пекло. Меньше, чем через секунду, её заменила снежная лавина. Они чередовались, пока я сидел, склонив голову, стараясь вычитать в темноте хоть какие-то знаки, и доводил до онемения собственные пальцы и голову. Я оказывал на них не меньшее давление, чем темнота на мою психику. Тело содрогалось, пока свет не включился.
Прошла пара жалких секунд, из-за которых я, не до конца ощущая ноги, кинулся в комнату за телефоном.