Дэниэл в течение долгого времени не произнес ни звука.
- Ты могла бы ей стать.
Элеонор покачала головой.
- Поверить не могу. Ты Его друг, я все для Него, а ты делаешь ЭТО.
Покинув стены библиотеки, она пересекла холл и остановилась лишь для того, чтобы взять свою куртку. Элеонор вышла за дверь под снегопад. Она направилась по длинной, обдуваемой ветрами подъездной дорожке и очень скоро услышала за собой шаги.
- Элеонор, возвращайся в дом.
- Это ты возвращайся в дом. Это ведь твоя гребаная тюрьма. Не моя.
Девушка продолжала идти, было очень холодно, но она была слишком расстроена, чтобы заметить или беспокоиться об этом.
- На тебе только джинсы и куртка, а на улице минус двадцать пять.
- Что ж, очевидно, тебе следовало позаботиться об этом до того, как ты попросил меня остаться.
- Но это же абсолютная бессмыслица.
Они подошли почти к концу подъездной аллеи.
- Не я здесь пытаюсь сбежать.
Элеонор повернулась к нему и остановилась. Она стояла на границе территории. Еще пару шагов, и она окажется за пределами его собственности.
- Нет. Ты не пытаешь сбежать. Ты никуда не бежишь, не прогуливаешься и не ходишь. Ты стоишь на месте, гниёшь и прячешься. За эту неделю мы с тобой сделали почти все, но ЭТОГО я с тобой не сделаю.
Дэниэл сделал шаг по направлению к ней. Она отступила.
- Элеонор, - его голос был спокойным и контролируемым, как у жокея, который старался успокоить напуганную лошадь, - мы можем поговорить об этом. Не обязательно принимать решение сегодня. Пойдем внутрь. Мне холодно, а мне никогда не бывает холодно. Ты должно быть замерзаешь. Пойдем в дом.
Элеонор смотрела на него. Даже будучи замерзшей, злой и напуганной она не могла отрицать его поразительной красоты. Конечно, горе оставило на нем свой отпечаток. У него был загнанный взгляд, а тело стало прочным и холодным… как гранит. Она знала, что из гранита можно строить, но этот материал мог стать и погибелью.
Не проронив ни слова, девушка сделала последние несколько шагов, выйдя за пределы его владений.
- Если ты хочешь, чтобы я вернулась в дом, иди и возьми меня.
Элеонор не шутила. Все, чего она хотела – помочь ему.
- Не делай этого со мной, - Дэниэл посмотрел на нее настолько ласково, что ей моментально стало стыдно за свое поведение, но она не сдвинулась с места.
- Ты сам меня вынудил пойти на это, - ответила она, - я люблю Его всем своим естеством, а ты просишь меня забыть об этом, оставить Его. Я так не поступлю. Я не могу. Я люблю его так же как ты любил ее. Может, даже больше, потому что, если бы Он умер, я бы продолжила жить так, как того хотел Он, а не как какой-то отшельник в лачуге.
- Тогда просто скажи «нет». Позволь мне вновь озвучить свою просьбу и скажи «нет». Ни к чему получать обморожения и ломать комедию.
- Я не могу позволить тебе повторить свою просьбу, - сказала она.
Дэниэл сделал полшага к ней навстречу.
- Почему нет?
- Потому что, - отозвалась она, уставившись вниз на свои туфли, припорошенные снегом, словно сахарной глазурью, - я не уверена, что буду в состоянии ответить «нет».
- Почему нет? – спросил Дэниэл, продолжая продвигаться к ней, казалось, по миллиметру в минуту.
- Он… - она запнулась, по ее щекам текли слезы, - каждую секунду, что я провожу с ним, мне приходится красть. Я сплю в его постели, зная, что это единственное место на земле, где мне хотелось бы быть, но последнее, где мне быть следует. Я провожу с ним ночи в субботу, иногда в четверг, если повезет. Но утро – никогда. Я бы все отдала за утро среды или воскресенья…
- Ты влюблена в священника, Элеонор. Чего ты ожидала?
- Ну, для начала, не влюбляться в священника, - сказала Элеонор, наполовину смеясь, наполовину рыдая, - ты занимался со мной любовью днем и по утрам. Ты весь сплошной день, утро и вечер. И мне не приходилось красть ни секунды твоего времени. Ты мог отдать мне его целиком. Поэтому, если ты попросишь меня остаться… Пожалуйста, Дэниэл, не проси меня остаться.
В этот раз, когда мужчина кивнул, это был жест согласия.
- Единственной просьбой, которую я озвучу, будет просьба вернуться со мной в дом, - он по-прежнему стоял на территории своего особняка, но его протянутая к ней рука, была за пределами его частной собственности. Она взяла его ладонь, ненавидя про себя ощущение того, как хорошо ее холодные пальцы устроились в его широкой теплой ладони. Она ненавидела себя за эти мысли, но не отпускала его руку до тех пор, пока они не оказались внутри.