— У тебя все же восстановилось зрение… Я рад за тебя.
Эльф скривился:
— А ты все такой же сентиментальный дурак, — эльф резко встал, — в камеру его!
Хайк и еще какой-то парень подняли меня с кровати и куда-то потащили. Вырваться было невозможно, но я все же попытался, лягнув Хайка связанными ногами. В следующее мгновенье меня скрутила резкая боль.
— Не дергайся, в следующий раз будет больнее, — эльф щелкнул пальцами и боль отступила. Меня бросили на пол, противно хрустнула сломанная рука, и я погрузился в темноту.
Ведро ледяной воды привело меня в чувство. Пока я был без сознания, меня развязали, ограничив мои передвижения только железной цепью, сковывавшей руки, и каменными стенами камеры. Яркий свет на секунду ослепил меня — в камеру зашел отец. Я попытался встать, но затекшие ноги плохо меня слушались.
— Отец… За что?
— Я тебе уже говорил, Иллирэн, что надо отвечать за свои поступки.
— Люди вообще не задумываются над последствиями своих действий, — оскалился вошедший вслед за отцом эльф, — из-за твоего эксперимента погибли десятки людей и эльфов. И мы требуем мести.
— Но это ж неправда, Вилли…
— Не смей называть меня этой кличкой! — взорвался эльф. Меня пронзила острая боль, — ты понял, человек? Я не слышу, ты понял?
Я мог только прохрипеть, что-то отдаленно похожее на "да". Эльф прекратил меня мучить и отошел, напоследок пнув меня под ребра. Рядом со мной опустился отец и, взяв меня за подбородок, заставил посмотреть ему в глаза.
— Отец, не верь ему…
— А кому я должен верить? Боюсь, что ты больше не заслуживаешь моего доверия. Возможно, я сам отчасти виноват в случившемся, не надо было потакать тебе во всем. Став некромантом, ты сам от всего отказался.
— Отец, не говори так, пожалуйста, я никогда не… — взмолился я.
— А как ты объяснишь выжженную дотла деревню? О чем ты вообще думал, применяя смертельное заклинание, убившее все живое на 20 километров вокруг?
— Отец, я не… — он не обращал на мои жалкие попытки оправдаться.
— Не называй меня отцом, у меня больше нет сына, — он презрительно скривил губы.
— Отец!
— Почему ты не хочешь понимать с первого раза, человек? — Щелчок длинных пальцев, и я снова валяюсь в ногах у эльфа, крича от боли.
Я скоро потерял счет времени, все было как в тумане, и я почти не различал грань между кошмарами и реальностью. Меня надолго одного не оставляли: ко мне пару раз приходил отец, один раз заглянул дед, посетовавший на то, что никак не успевает собрать нужные травы, и я, мол, очень его подвел, потом почему-то пришли эльфы, караулившие меня тогда под деревом, и звали меня на пикник (хотя, может быть, они мне привиделись). Эльф неизменно присутствовал при всех посещениях: он стоял с надменным видом, в разговор не вмешивался, но, стоило мне только сказать что-нибудь неугодное его слуху или не так на кого-нибудь посмотреть, как он с большим удовольствием одергивал меня болезненным ударом магии.
Очередной сон был настолько отчетливым и ярким, что если бы не нереальность происходящего, то я бы решил, что грежу наяву. Я лежал на кровати в комнате, и сквозь неплотно задернутые шторы пробивались солнечные лучи, отражались в зеркале, искрились на гранях стакана. Залюбовавшись игрой уже несколько дней невиденного света, я не заметил, как в комнату вошли. Похоже, пришедшие не знали, что я уже очнулся и поэтому в полголоса о чем-то переговаривались. Кажется, речь шла обо мне.
— Почему я не в камере? — против своей воли произнес я. Разговор резко оборвался и на меня, наконец, обратили внимание. Их было трое: отец, дед и неизвестный в мантии мага.
— Он опять бредит, — сказал дед и, подойдя, положил мне руку на лоб. Я внутренне сжался, ожидая удара, но в этом неправильном кошмаре, пока никто не собирался меня мучить.
— Да, у меня бред, — легко согласился я, — на самом деле я сейчас лежу, закованный в кандалы, в подвале. Там темно, холодно и сыро. И у меня сломана рука. Скоро кто-нибудь из вас снова придет ко мне, и тогда он будет опять меня мучить.
— Сынок, все будет хорошо, никто не собирается тебя сажать в подвал и тем более мучить, — постарался успокоить меня отец. Я с ужасом посмотрел на него, эльф всегда жестоко "наказывал" меня, когда я, забывшись, звал отца.
— Ты же сказал, что ты не хочешь меня знать и что у тебя больше нет сына, — отец резко побледнел, — зачем ты опять мучаешь меня? Хочешь, чтоб я поверил тебе, а потом…
— Рэн, выпей, будь умницей.
— Это что яд? Надеюсь, быстродействующий и я буду недолго мучится, — я выпил горький настой и погрузился в темноту.
И все же это был прекрасный сон. Но тем горше было пробуждение — я опять лежал в камере, куда не проникал ни один луч света. Растеряв последние остатки гордости, я разрыдался во весь голос, и плевать, что сейчас опять придет эльф и жестоко посмеется над моей слабостью.
— Рэн, что случилось? Почему ты плачешь? — спросил встревоженный голос отца.
— Потому что сон оказался всего лишь сном… жаль, что нельзя заснуть и не просыпаться.
— Не говори так, Рэн. Ну, повздорили мы немного, с кем не бывает…
Я не выдержал:
— И это ты называешь "повздорили"?! Почему ты так легко отказался от меня? Почему ты поверил ему, а не мне? Да, как ты мог только подумать, что я некромант? Что я повинен в смерти десятков людей… — судорожный всхлип прервал мою бессвязную речь.
Отец сидел рядом со мной и гладил меня по голове:
— Прости меня, Рэн, пожалуйста, прости. Я переволновался, боялся, что потерял тебя, я растерялся, когда узнал про кровь эту и все остальное, а ты не захотел мне ничего рассказывать.
— И ты решил посадить меня в темницу и отдать ему на растерзание? — я попытался отодвинуться от отца, но тот мягко меня удержал.
— Рэн, кто тебе сказал, что я собираюсь запереть тебя в камере?
— После того как я просидел в ней столько времени, об этом нетрудно было догадаться, — я горько усмехнулся и крикнул в темноту, — ну, что же ты прячешься? Выходи! Я знаю, что ты здесь, смеешься надо мной и ждешь, когда бы побольнее ударить.
— Рэн, с кем ты разговариваешь?! — зло прокричал отец, — Здесь никого нет!!! — он встряхнул меня за плечи, — И ты не в камере, это твоя комната!!!
Отец встал и отдернул штору. Рассвет тут же осветил комнату, окрасив ее в причудливые тона.
— Значит, ничего этого не было? Меня не связывали, не бросали в подвал, не били? — Отец смутился.
— Мы действительно связали тебя, чтоб ты снова не решил выброситься из окна, но…
— Выброситься из окна? — Я растерянно смотрел на отца, пытаясь понять, всерьез ли он это говорит или, может, я опять брежу. — Почему я должен был выброситься из окна?
— А что мы должны были подумать, когда увидели тебя, наполовину высунувшегося из окна, после того как ты чуть не спрыгнул со смотровой площадки? — Кажется, я начинаю сходить с ума…
— Я не…
— Хайк догнал тебя уже у самого бортика… Я тогда очень испугался: чуть было не потерял тебя снова, когда ты только нашелся живым и невредимым…
— Я не помню… я не соображал, куда бегу, но прыгать я точно не собирался, я ж не самоубийца, — отец вздрогнул, — а что потом?
— Потом?
— Ты сказал, вы меня связали, что было потом?
— Потом ты заболел, у тебя был жар, ты бредил: кричал, звал на помощь, плакал, метался в кровати; у тебя были судороги. Вчера ты вроде пришел в себя, а потом ты стал говорить ужасные вещи. Я уже боялся, что ты… — отец не закончил, но было ясно, что он переживал, не помутился ли я рассудком.
— Значит, это был не сон… Давно ты тут сидишь?
— Со вчерашнего вечера, — устало улыбнулся отец. — А ты лучше поспи, тебе нельзя переутомляться.
— Нет, не уходи, посиди еще со мной. А то, если ты мне опять снишься, и когда я проснусь, все это окажется неправдой… — меня передернуло.
— Я не уйду, посижу тут, а ты все же поспи, а когда проснешься, я буду сидеть здесь, и ты сразу поймешь, что это было всего лишь дурным сном.