Квинт по праву всадника разместился в первых рядах. Его клиенты, которые сопровождали своего патрона до театра, сидели выше, прямо над ним, чтобы Квинт мог хорошо видеть, как они будут хлопать его актерам. Среди клиентов Квинта был и Баселид. Поэт, не умолкая, рассказывал приятелям, как целую ночь писал в доме Квинта сценку:
— Он запер меня в комнате и сказал, что не выпустит, пока я ему все не напишу. Даже ночного горшка не оставил, из окна пришлось поливать. Зато денег не пожадничал. Я себе новую тунику купил, думал надеть ее сегодня, но в этой давке ее обязательно запачкали бы.
Насчет давки Баселид не соврал. Зрители заполнили театр до самого верха, и, казалось, вот-вот выплеснутся наружу. Толпа гудела и ждала зрелищ. Однако представление задерживалось. Не было главного виновника торжества — префекта преторианской гвардии Элия Сеяна.
Но народу не давали скучать. Люди Сеяна ходили по рядам с большими корзинами и раздавали всем желающим булки. Там, где нельзя было протиснуться, разносчики кидали угощение через ряды. Зрители на лету хватали булки, а те, кому не доставалось, требовали кинуть еще разок.
— Кидай сюда! Сюда! — кричали разносчикам со всех сторон и махали им руками. Клиенты Квинта тоже окликнули разносчиков, и в их сторону полетело нес-колько булок. Псека оказался самым проворным, и ему удалось схватить одну булочку.
— А ты чего не ловишь? — спросил он у сидящего рядом Баселида. — Или боишься, что тебе опять в глаз попадут?
— Нет, я аппетит не хочу портить, — важно отозвался Баселид, — я же у Квинта сегодня ужинаю. А у него, ты сам знаешь, есть придется много.
— Я знаю, — завистливо вздохнул Псека и откусил свою булку.
Наконец в театр, в окружении толпы сенаторов, вошел Сеян. Зрители с ликующими криками и рукоплесканиями повскакивали с мест и стоя приветство-вали хозяина Рима. Преторианцы, расставленные в проходах, взметнули вверх копья. Сеян, приветливо улыбаясь ликующему народу, прошел в первый ряд и сел в кресло посреди сенаторов. Кивком головы Сеян разрешил начинать представ-ление.
Заревели трубы, загремели барабаны, и все сорок тысяч зрителей устремили свои взоры на сцену. Когда музыка смолкла, на середину сцены вышел глашатай и объявил название первого спектакля. Глашатай перечислил имена задействованных в нем актеров. Некоторые из имен зрители встретили шумными рукоплес-каниями. Еще бы. Сеян ведь не поскупился и пригласил выступить лучших коме-дийных актеров Рима. Ему пришлось немало раскошелиться на этих знамени-тостей. Но они того стоили. Публика ловила каждое их слово и смеялась над любыми их шутками и кривляниями.
Первой выступала труппа известного во всем городе актера Париса. Его выступление не разочаровало зрителей, и он был награжден громом аплодисментов. Сенаторы тоже хлопали, но сдержанней, чтобы не растерять всю свою важность, какую они старались на себя напустить.
Консул, сидевший рядом с Сеяном, склонился к префекту.
— И во сколько он тебе обошелся? — спросил консул Сеяна, указывая взглядом на Париса.
— Кто? Эта шельма? — отозвался Сеян. — И не спрашивай. Сорок тысяч за стервеца заплатил.
— Он их отработал, — проговорил консул, поглядывая на ликующую толпу.
— Попробовал бы он мне их не отработать, — усмехнулся Сеян и для вида похлопал Парису.
— А за ручного крокодила ты сколько отдал? — продолжал выпытывать консул.
— Нисколько, — ответил Сеян. — Хоть этот мне даром достался. Говорят, его хозяин, какой-то Квинт Серпроний, боготворит меня. Он еще был рад, когда узнал, что его крокодила покажут на моем представлении. Надо будет пригласить этого Серпрония к себе на ужин. Преданные люди мне не помешают.
— Тебе весь Рим предан, — льстиво заметил консул.
— Да? Тогда почему эти комедианты задаром тут для меня не выступают?
Консул не нашелся, что ответить на это, и перевел взгляд на сцену.
За Парисом выступала труппа Атилия. Ему Сеян заплатил шестьдесят тысяч. Занавес поднялся, и взору зрителей предстали Сицилийские горы. Они были красочно нарисованы на огромном куске полотна. По сюжету именно в этих горах разворачивались основные события спектакля.
После труппы Атилия должны были выступать актеры Квинта. Они дожидались своей очереди в помещениях за сценой. Перед самым их выходом крокодил опять беспокойно зашевелился. Рахонтеп накрыл ему голову плащом. В темноте Сух всегда становился смирным, но только не сейчас. Плащ Рахонтепу не помог, и египтянин вынужден был вновь прибегнуть к опию. Он вылил ему в пасть все, что у него оставалось, но настойка мало подействовала на крокодила. Марк за-подозрил неладное.
— Что с ним такое? — спросил он у Рахонтепа, кивая на Суха. — Он таким никогда не был.
— Это из-за криков, — ответил Рахонтеп. — Слышишь, как зрители орут? Он к такому шуму не привык.
— А как же мы его тогда на сцене удержим?
— Удержим. Я дал ему лекарство, сейчас оно подействует.
— Быстрее бы, — обеспокоенно проговорил Марк. Он подозвал Таиду и Леду.
— Наш Сух что-то разнервничался, — сказал он им. — Когда будете его обнимать, придерживайте, чтобы он не уползал со сцены.
— Твой крокодил, ты его и придерживай, — усмехнулась ему в лицо Таида. — Ты за хвост его возьми и держи. Зрителям это понравится.
Она мстила ему за те издевательства, которые ей пришлось претерпеть от Марка во время репетиций. «Ну, сука, ты у меня допрыгаешься», — подумал Марк и отошел к Рахонтепу.
А между тем настал черед выступать актерам Квинта. Занавес вновь опустился, и у артистов было несколько минут, чтобы подготовить сцену к своему выступле-нию. Они кое-как выволокли на сцену крокодила и до поры до времени спрятали его за декорацией, которую развернули работники сцены, сидевшие на перекрытиях под потолком. На этой полотняной картине была изображена внутренность египетского храма. Художник Квинта нарисовал храм со слов Рахонтепа, и своим видом он очень походил на храм Себека в Крокодилополе.
Пока за кулисами шли эти последние приготовления, глашатай объявил зри-телям, что сейчас они увидят невиданное доселе зрелище — ручного крокодила. Он настолько ручной, что будет участвовать в сценке вместе с артистами Квин-та Серпрония.
Услыхав о крокодиле, зрители удивленно переглянулись. В объявлениях, написанных на стенах домов и касающихся сегодняшних выступлений, ничего не говорилось ни о каком ручном крокодиле. Для многих это оказалось приятной неожиданностью. Все решили, что так и было задумано, чтобы нежданным зрелищем порадовать публику. Лишь знакомые Квинта знали, что им предстоит сегодня увидеть. При произнесении имени Серпрония они обернулись и посмотрели на него. Квинт весь сиял, чувствуя на себе многочисленные взгляды всадников.
Он гордо восседал на своем месте, свысока пог-лядывая на окружающих. Но вскоре глашатай ушел, и зрители все свое внимание обратили на сцену. Занавес поднялся, и началось представление.
Артисты Квинта играли не хуже, чем до этого римские знаменитости. И лучше всех играл Марк. Он прямо лез из кожи и корчил такие гримасы, что их было видно даже в самых последних рядах. Зрители от души смеялись над его шутками, но все ждали крокодила.
Наконец настал и его черед. Появление крокодила зрители встретили аплодисментами. Сух обвел взглядом все это скопище оголтелых людей и остановился. Рахонтеп стал подталкивать его сзади ногой. Сух упирался, но все же сделал еще несколько шагов вперед. Несмотря на то, что Сух лег не совсем удачно, ар-тисты продолжали играть. Зрители не были посвящены во все эти тонкости и соч-ли, что так и нужно. Однако после слов крокодила:
Сух вдруг приподнялся на своих лапах и ринулся вниз со сцены.
Все произошло так быстро, что ни Рахонтеп, ни Марк не успели ничего предпринять. Крокодил устремился прямо на Сеяна. За каких-то несколько мгновений Сух оказался возле него. Сеян вскочил со своего кресла и отпрыгнул в сторону. Но споткнулся и упал между креслами сенаторов. Крокодил с разбегу вре-зался в сенаторские ряды, сбивая и опрокидывая все на своем пути. Сенаторы с воплями повскакивали с мест и шарахнулись от крокодила в разные стороны. Началась давка и столпотворение. Кто-то из сенаторов пребольно наступил башмаком на пальцы Сеяна. Сеян заорал диким голосом. Он попы-тался встать, но наступившая на его пальцы сволочь не убирала ногу. Увидя Се-яна на земле, извергающим нечеловеческие вопли, окружающие подумали, что он ранен.