Шумшер невольно втянул голову в плечи и мысленно обратился к своему всесильному богу Ахурамазду, чтобы его поскорей побрили.
Луцию, как и Шумшеру, удалось невредимым выбраться из театра. На представлении он сидел рядом с Квинтом, но когда того стали вязать солдаты, он смешался с толпой и избежал участи брата. Правда, какой-то тип попытался удержать его за тогу. Но он двинул наглеца кулаком в зубы и был таков.
Долго не раздумывая, Луций устремился в Остию. Переждать разразившуюся над его двоюродным братом, а значит и над ним, бурю Луций решил в Африке. В Карфагене жило много его знакомых купцов, и у них он рассчитывал отсидеться, пока все не утрясется.
«Эх, братец-братец, — рассуждал про себя Луций, быстро перебирая ногами. — Не под счастливой звездой ты родился, нет, не под счастливой. Погубил тебя твой сынок со своим подарочком. И я еще в этом оказался замешан, — с досадой думал Луций. — Лучше бы ты, Марк, утонул в Меридовом озере на моем корабле. Честное слово, всем было бы теперь легче. Пьянствовал бы я сейчас на твоих поминках, а не бегал, как дурак, из города в город. Но я-то еще побегаю, с меня не убудет, а вот бедняга Квинт свое уже отбегал. Жаль, я денег у него не занял. Все равно у него все отберут. Как бы теперь и до меня не добрались». И Луций ускорил шаг.
Допросы главных «заговорщиков» начались в тот же день, как их взяли. Проводил дознания Тонгилий, матерый палач, хорошо знающий свое дело. Через его руки прошли десятки осужденных по лживым доносам. Чего только не напридумывали люди, чтобы погубить ближнего своего. Тонгилий, бывало, долго смеялся над той клеветой, какую приходилось ему читать в доносах. То кто-то жаловался, что у соседа в доме висит картина с изображением пронзенного мечом Минотавра, причем в бычьей морде Минотавра ясно проглядывают черты императора. Другой же доносил на приятеля, который, якобы, уронил в нужник монету с профилем Тиберия и не хотел доставать ее из нечистот, а наоборот, еще сверху помочился на императора, приговаривая: «Вот тебе тиран! Чтоб ты захлебнулся!»
Подобных наветов Тонгилию приходилось читать много. Абсурдность обвине-ний его не смущала, потому что в его руках обвиняемый признавался во всем. Тонгилий мог найти подход к любому. Он с первого взгляда определял, что пе-ред ним за человек и как за него лучше взяться. Сразу пытать он не любил. Ему было интересно вначале поизмываться над своей жертвой без пыток. Попугать ее, насладиться ее страхом, понаблюдать, как она будет при этом изворачиваться, валить все на других. Интересно дать ей почувствовать, что ей почти по-верили, что она почти выкрутилась, благодаря своей хитрости, а потом бац — и на дыбу.
Конечно, если его подопечные упирались или время поджимало, Тонгилий без лишних слов надевал забрызганный кровью передник и брался за клещи, которыми обычно отрывал пальцы, носы и уши. Сегодня ему пришлось оставить в покое всех прежних преступников и взяться за заговор актеров. От Тонгилия требовалось выбить из Квинта имена основных участников заговора.
Когда Квинт узнал, что на него взвалили обвинение в заговоре, ему стало плохо. Сидя в застенках Мамертинской тюрьмы на Капитолии, он еще по-настоящему не осознал всю величину постигшего его несчастья. Будь он беден, он, может быть, еще и отделался каторжными работами, но его богатство стало для него смертным приговором.
Квинт всячески отгонял от себя подобные мысли и надеялся, что все еще образуется. Он же не виноват, что этот проклятый крокодил прыгнул на Сеяна. Все знают, как Квинт любит префекта преторианской гвардии и восхваляет его при каждом удобном случае.
«Ничего страшного, — успокаивал сам себя Квинт, — Сеян во всем разберется, и меня отпустят. Преторианцев тоже можно понять. Они люди нервные, чуть что, сразу за мечи хватаются. Неудивительно, что они на меня набросились. Но Сеян во всем разберется. Надеюсь, он не сильно ударился, когда падал. Не будет же он из-за этой ерунды мне мстить. Мне ведь и без того здорово досталось от солдат». Так утешал себя Квинт, уповая на милость Сеяна и помощь своих друзей в сенате.
Он каждую минуту ждал, что двери его камеры вот-вот откроются и тюремщики скажут ему с улыбкой:
— Расслабься, Квинт, мы пошутили. Можешь идти домой. Вот только крокодила твоего прикончили. Но ты, надеемся, не в обиде?
— Какая может быть обида! — воскликнет Квинт. — Бог с ним, с этим крокодилом, туда ему и дорога.
Но двери не открывались, и Квинта никто никуда не отпускал. А ночью его повели на допрос.
Тонгилий уже допросил актеров и некоторых рабов из дома Квинта. Ни о каком заговоре они, конечно же, не знали и никогда о нем не слышали. Но после «беседы» с Тонгилием стали припоминать, что да, действительно, их хозяин готовил покушение на Сеяна, но он так их запугал, что они боялись на него донести. После их показаний все стало очевидно. Квинт представал в этом деле главарем заговора. Он, как выяснилось, уже давно планировал убить Сеяна и для этого послал своего сына Марка в Египет привезти оттуда дрессированного крокодила. С помощью этого крокодила Квинт и хотел убить префекта преторианцев, а потом разделаться и с самим императором. Оставалось только узнать, кто еще был причастен к заговору.
Квинту Тонгилий сказал, что если он хочет сохранить себе жизнь, то ему не стоит выгораживать заговорщиков. Разумнее всего — выдать их всех властям и этим подтвердить свое раскаяние. Квинт плакал и клялся, что никакого за-говора не было.
— Ну как это не было? — притворно удивился Тонгилий. — А вот твои рабы все как один сказали, что был заговор. Что ты приказывал им точить ножи и сам их учил, как лучше ударить кинжалом в шею, чтобы прирезать наверняка.
— Кто? Я их учил? — взревел Квинт. — Это вранье! Они меня все ненавидят. Они хотят моей смерти за то, что я наказывал плетьми этих ленивых тварей!
— А Рахонтеп? — спросил Тонгилий, прищуриваясь.
— Что Рахонтеп?
— Он тоже хочет твоей смерти?
Квинт догадался по лукавому взгляду Тонгилия, что и Рахонтеп оклеветал его, спасая свою шкуру.
— Да! — воскликнул Квинт. — Этот египтянин меня больше всех ненавидит. Я над его крокодилом издевался. А он для него дороже матери. Это его бог. Это он натравил крокодила на Сеяна, чтобы отомстить мне.
Тонгилий откинулся на спинку стула.
— Странно у тебя однако получается, Квинт, — рассуждал он, — все тебя ненавидят, один ты всех любишь. Но, признайся, ты ведь завидовал Сеяну, его богатству, его славе. Тебя грызла эта зависть и не давала тебе спать. Вот и рабы показывают, — Тонгигий кивнул на папирус, — что ты ночью часто кричал во сне: «Я убью его! Бейте его в сердце!».
— Они все врут! Я во сне никогда ничего не кричал. Я всегда хорошо спал и никому не завидовал. А Сеяна я люблю больше всех. Кто угодно это подтвердит.
— Как же ты его любишь? — недоумевал Тонгилий. — Когда у тебя в доме не было ни одной его статуи, ни одной его картины? По-моему, ты его терпеть не можешь.
— Это не так, клянусь своим Гением, это не так, — оправдывался Квинт. — Я заказал его статую хорошему мастеру, чтобы он был, как живой.
— Ты хочешь сказать, что во всех лавках, где продают статуи Сеяна, он как мертвый? — запутывал Квинта Тонгилий.
— Нет, я другое имел в виду…
— Я знаю, что ты имел в виду. Тебе везде мерещился мертвый Сеян, потому что ты мечтал его убить. Ты день и ночь грезил этой бредовой идеей.
— Я не хотел его убивать!..
— Хотел, — перебил Тонгилий Квинта, — это уже доказано. Нам только неизвестно, кто еще принимал участие в заговоре. Ты должен назвать нам их имена.
— Не было никакого заговора! Не было! Не было! — рыдал Квинт.
— Хорошо, пусть не было заговора. Ты только скажи, кто в нем участвовал, и, может быть, тебя простят, — издевался Тонгилий.
Но Квинт не торопился себя оговаривать. Он был не так глуп, чтобы собственными руками затянуть петлю на своей шее. Он продолжал утверждать, что заго-вора не было. Его нытье порядком надоело Тонгилию, и тот решил развязать ему язык другим, более проверенным способом.