Он повел его в соседнюю камеру, где производились пытки. При виде орудий истязания Квинту совсем поплохело. Ему захотелось тут же упасть на пол в бесчувствии, чтобы ничего этого не видеть, но его поддерживали с двух сторон под руки и водили за Тонгилием. Тонгилий подробно объяснял Квинту назначение каждого приспособления. Все они были в крови, и кое-где на них болтались куски отодранной кожи.
— Но больше всего, — говорил Тонгилий, — я люблю вот этот крюк.
Он подвел Квинта к большому крюку, подвешенному цепью к потолку. На крюке висели ошметки человеческого мяса, а под крюком чернела лужа крови.
— Я называю его «Крылья Пегаса», — сказал Тонгилий. — Знаешь, как его применяют?
— Нет, — с трудом выдавил из себя Квинт, дрожа от страха.
— Очень просто. Его цепляют за твое ребро, например, вот за это, — Тонгилий нащупал у Квинта нижнее ребро, — и тянут за вон тот конец веревки, пока тебя на крюке не подымут к самому потолку. Ощущение, скажу я тебе, незабываемое. Только вот толстым, как ты, часто не везет, — с сожалением проговорил Тонгилий. — Ребра у них не выдерживают и вырываются вместе с мясом. Вот видишь это ребро? — Тонгилий указал на ошметки мяса, болтающиеся на крюке. — До тебя тут висел один не в меру упитанный. И минуты не провисел. Только-только, можно сказать, стал ощущать удовольствие от полета на «Крыльях Пегаса», как вдруг: хрусть — и он уже на полу, а ребро осталось на крюке. Жалкое зрелище. Мой тебе совет, Квинт, в следующий раз, когда будешь затевать заговор, похудей. Худому намного легче висеть на крюке, поверь моему слову.
— Не было заговора, — жалобно лепетал Квинт.
Но Тонгилий словно не услышал его слов и продолжал как ни в чем не бывало:
— Вот недавно, — оживленно рассказывал он, — повесили мы на крюк одного святотатца. Маленький такой, худенький, висит себе преспокойно на крюке и еще мне, сволочь, в лицо смеется. Оно и понятно, он легкий, ему почти не больно, вот он и смеется. Я терпел, терпел, да и не вытерпел, взял и повис у него на ногах. Ну, тут конечно ему стало не до смеха, тут уж я вдоволь натешился, — Тонгилий усмехнулся, словно припоминая этот забавный случай. — Так что, Квинт, сам понимаешь, худой ты или толстый, а мы все равно из тебя имена заговорщиков вытянем. Ну что, хочешь полетать на «Крыльях Пегаса» или все-таки вспомнишь имена?
Зловещий голос Тонгилия резанул Квинта, как ножом по сердцу.
— Полетай, не бойся, — зашептал ему с издевкой Тонгилий в самое ухо, — такой случай только раз в жизни выпадает. У тебя ребро крепкое, я думаю, несколько минут оно тебя продержит. А потом расскажешь мне, каково там под потолком.
Но Квинт отказался от полета на «Крыльях Пегаса» и сказал, что лучше уж он назовет имена заговорщиков. Только вот не знает, с кого начать.
— Начинай с самого богатого, — подсказал ему Тонгилий. — Только не забывай адреса называть.
Квинт понял, чтó от него хотят услышать, и стал называть имена своих зажиточных друзей и приятелей. Секретарь записывал все его показания.
— Ты никого не забыл? — вкрадчиво спросил Тонгилий, перечитывая имена на папирусе.
— Нет, всех назвал.
— А сенатор Руф? Разве он не в заговоре? — спросил Тонгилий и пристально посмотрел на Квинта.
— Что, и сенатор Руф в заговоре? — испуганно проговорил Квинт.
— Ты у меня спрашиваешь? Это ты должен знать, в заговоре он или нет. Но по твоим глазам я вижу, что он в заговоре, ведь верно? — и Тонгилий недвусмысленно посмотрел на Квинта.
— Да, в заговоре, — печально проговорил догадливый Квинт.
Он надеялся на помощь Руфа и поэтому не называл его имени, а тут выходило, что сенатору самому скоро потребуется помощь.
— Я забыл его назвать, — добавил Квинт виновато.
— Понимаю, — снисходительно проговорил Тонгилий. — Ты устал, напуган, ну ничего, пойдешь сейчас в свою камеру, успокоишься, может, еще кого-нибудь вспомнишь. Ведь вспомнишь?
Тонгилий качнул крюк рукой.
— Вспомню, — пообещал Квинт, испуганно косясь на «Крылья Пегаса».
— Вот и хорошо. Уведите! — приказал Тонгилий солдатам.
Квинта увели, а Тонгилий подозвал к себе одного из помощников и передал ему списки «заговорщиков».
— Пусть отнесут это военному трибуну Роспию, — сказал Тонгилий тюремщику. — А я пока займусь сынком этого слизняка. Как он там? Вы его еще не убили?
— Нет, еще живой, — ответил тюремщик.
— Он признался в заговоре?
— Пока нет.
— Нет? — удивился Тонгилий. — Чем же вы там с ним занимались?
— А ты у него спроси, — недовольно ответил тюремщик, — если он еще сможет тебе ответить.
— Я спрошу, но ты меня, Патагат, удивляешь. Не можешь вытянуть признание из какого-то мальчишки. У меня он сейчас за несколько минут во всем признается.
— Ну конечно! — воскликнул Патагат. — У тебя тут вон сколько всего. Одни эти «Крылья Пегаса» чего стоят. А у меня что? Сапоги да кулаки.
— Уметь надо, Патагат, уметь. Я готов с тобой поспорить на двести сестерциев, что развяжу мальчишке язык одними вот этими руками.
Тонгилий повертел своими ладонями перед носом у Патагата.
— Что, без клещей? — засомневался Патагат.
— Разумеется, без клещей. Голыми руками.
— Давай, попробуй, — согласился Патагат, — посмотрим, как это у тебя получится. А то ты, Тонгилий, очень шустрый, чуть что — так сразу вешаешь на свои «Крылья Пе-гаса». Так любой дурак признание выбьет.
Эти слова задели Тонгилия за живое. Он загорелся желанием доказать Патагату, что тот ошибается и мальчишка в его руках не то что заговорит, а запоет. Тонгилий приказал притащить к нему Марка, а сам пока разминал свои громадные кулаки.
Из всех «заговорщиков» Марку досталось больше других. И причиной тому было его выступление, пусть короткое, но весьма яркое. На сцене Марк выделялся среди других актеров, и поэтому солдаты решили, что именно он и есть главный заговорщик, и били его, не жалеючи. Когда Марка притащили в Мамертинскую тюрьму и там выяснилось, что он, вдобавок ко всему, еще и сын Квинта Серпрония, то ни у кого не осталось сомнения, что в покушении на Сеяна Марк должен был сыграть главную роль — убийцы. За это ему и в тюрьме досталось. Его били до тех пор, пока он не терял созна-ния. Потом давали ему время прийти в себя и били снова. Но напрасно Патагат добивался от Марка признания. Марк решил стерпеть все и не признаваться в покушении на Сеяна. Он понимал, что этим признанием подпишет себе смертный приговор. Пока в нем оставались силы, Марк достойно сносил побои. Однако вид у него был жуткий. Опухшее, все разбитое в кровь лицо совсем не походило на ли-цо прежнего Марка. Когда Тонгилий его таким увидел, он удивленно приподнял брови.
— А ты, Патагат, я смотрю, времени зря не терял, — сказал Тонгилий, повернув к себе лицо Марка. — Хорошо постарался.
— Тут еще преторианцы руку приложили, — сказал Патагат. — А эти звери с одного удара могут мозги вышибить.
— Вот я и смотрю, на нем живого места не осталось. Как бы его теперь так… поаккуратней, чтобы не убить, — размышлял вслух Тонгилий.
— Не бойся, если убьешь, я с тебя денег не возьму.
— Ты думаешь, мне денег жалко?
— А что, мальчишку? — усмехнулся Патагат.
— Смейся, смейся, — проговорил Тонгилий. — Посмотрим, как ты будешь смеяться, когда твои двести сестерциев окажутся в моем кошельке.
— Ну-ну, посмотрим.
Тонгилий приступил к допросу Марка. Сначала Тонгилий старался бить его поаккуратней, чтобы он действительно не испустил дух. Но упорство Марка взбесило Тонгилия, и вскоре он уже метелил Марка изо всей силы и куда попало.
— Ты у меня заговоришь, — злобно повторял Тонгилий между ударами. — У меня и немые говорили.
— Бей нежней, — смеялся над ним Патагат. — Что ты как с цепи сорвался? Ты же его убьешь, он и так еле дышит.
— Не мешай, — огрызнулся Тонгилий и стукнул Марка головой об стену.
Несколько раз Марк терял сознание, и его обливали из ведра холодной водой, чтобы привести в чувство.
— Ну что, — обратился Патагат к Тонгилию, когда Марк в очередной раз вырубился, — мне уже подставлять кошелек для своих двухсот сестерциев?