Заметив в бане Серпрония, Цезоний решил, что было бы очень кстати, если бы на его представлениях выступили и актеры Квинта с той самой сценкой про крокодила, которая, якобы, послужила прикрытием для покушения на Сеяна. Все хорошо помнили о том скандальном выступлении, и сценка должна была вызвать немалый интерес у зрителей.
Цезоний изложил просьбу Квинту, и тот с радостью согласился дать курульному эдилу своих актеров под это дело. Цезоний только просил его, чтобы среди актеров обязательно был и Марк. После его удачного сражения в амфитеатре со львами в Риме все его знают, и зрители будут рады вновь увидеть полюбившегося им Марка на сцене.
— Надеюсь, — шутливо заговорил Квинт, — на этот раз его никто там головой о подмостки бить не будет?
— Ну что ты, — с улыбкой проговорил Гай, — его на руках носить будут. К тому же крокодила нет, кидаться на сенаторов некому.
И Гай заговорил о том, что вместо крокодила можно нарядить в подходящий костюм какого-нибудь артиста, и пусть он ползает по сцене, как когда-то ползал Сух.
После разговора в бане с курульным эдилом Квинт направился домой, где поспешил поделиться хорошей новостью с Марком. Марк был не прочь еще раз блеснуть на сцене и вновь пустить о себе разговоры по Риму. Он уговорил отца доверить ему руководить репетициями труппы, он ведь уже доказал, что умеет превосходно играть, и обещал отцу сделать сценку не хуже, чем она была в прошлый раз. Квинт уступил его просьбам, и главным образом потому, что прежний руководитель труппы Урбик так и не появился после ареста.
Марк рьяно взялся за дело. Сперва надо было найти замену растерзанному львами Телесфору, который в сценке играл второго жреца. Марку пришла в голову мысль вместо Телесфора задействовать в сценке Рахонтепа. Хоть он и никогда не выступал в театре, но у этого подвижного египтянина должно было неплохо получиться. Кроме того, в Риме еще многие помнили, как он в амфитеатре провор-но присосался к склону Недосягаемого Олимпа и, вопреки всем ожиданиям, спас-ся от кровожадных львов. Тогда в амфитеатре его окрестили Пиявкой и еще дол-го потом обсуждали его поразительную липучесть. Марк был уверен, что зрите-лям будет любопытно вновь увидеть Пиявку, но уже в качестве артиста. И если Рахонтеп примет участие в сценке, она от этого только выиграет. Одно лишь было плохо, Рахонтеп с заметным акцентом говорил на латыни, и чтобы улучшить его произношение, с ним придется повозиться. Но Марка эти трудности не пугали. Тем более что сам Рахонтеп пообещал, что будет зубрить свою роль день и ночь, пока не станет выговаривать слова, как истинный римлянин.
С женами жрецов дело обстояло проще. И Таида, и Леда живыми и невредимыми вернулись из Мамертинской тюрьмы. Спасло их то, что на артисточек положил глаз один из вольноотпущенников Сеяна. Он выпросил их у префекта преторианцев себе в подарок и позаботился, чтобы в тюрьме девушек не покалечили.
Однако похотливых рук надзирателей они все же не миновали. Через Таиду и Леду «прошла» чуть ли не половина всех тюремщиков. Привлеченные их красотой и популярностью, тюремщики, как мухи на мед, слетались к ним в камеру, чтобы собственноручно провести «допрос». До смерти запуганные девушки не сопротивлялись насилию и покорно отдавались этим потным и липким скотам. Один даже приперся к ним с отрубленной рукой и, дико хохоча, гладил ею по голым телам несчастных пленниц. Таида и Леда со слезами выносили подобные издевательства, подчиняясь животным потребностям своих палачей. Эти посещения не прошли для них даром и даже теперь, когда все уже было позади, отзывались ночными кошмарами и беспричинными слезами.
Когда Квинт прознал, что его любовницей Таидой попользовалось полтюрьмы, то сразу к ней охладел, увлекшись новенькой танцовщицей.
От Марка не ускользнула размолвка отца с Таидой. Марк мог радоваться: для него, наконец, настал удобный момент отомстить Таиде за то, что она в свое время жаловалась на него отцу. Однако прежней злобы на Таиду у Марка уже не было. Все склоки, бурлившие в доме Квинта перед последним выступ-лением в театре Марцелла, теперь казались Марку ерундой и пылью по сравнению с душераздирающими впечатлениями Мамертинской тюрьмы и амфитеатра, перед ко-торыми меркли все прежние интриги.
Марк уже не трепал Таиде нервы на репетициях, как делал это в прошлый раз, заставляя ее обниматься с крокодилом. Да и крокодила уже не было, и репетировать стало намного проще. Однако от колкостей в адрес Таиды Марк все же удержаться не мог. До него дошли разговоры о «веселом» пребывании Таиды в тюрьме, и он решил этим воспользоваться, чтобы время от времени портить ей настроение.
— Что, живот болит? — спросил он ее как-то раз в перерыве между репетициями, заметив, как Таида присела на пол у стены, обхватив живот руками и сморщив лицо.
— Нет, — ответила она, — бок что-то заколол. Сейчас пройдет.
— А-а, вон оно что, — понимающе произнес Марк, — а то я уж было подумал, что в тебе маленькие тюремщики зашевелились, ножками затарабанили, — смеялся Марк. — У тебя там должна быть их целая когорта. Если вдруг будет невмоготу, ты скажи, а то еще разродишься прямо здесь.
Таида на эти злорадные оскорбления не отвечала. Но по ее глазам было видно, как люто она ненавидела в такие минуты своего обидчика. Искать от этих нападок защиты у Квин-та она уже не могла. Не будет же она жаловаться на Марка за то, что он дразнит ее тюремщиками, которые насиловали их с Ледой день и ночь. Такое говорить Квинту она не хотела. Подобные напоминания ей бы только на-вредили. Квинт и так стал брезговать Таидой и пользовался ее любовью только вдрызг пьяным. Теперь у Таиды не было прежнего надежного заступ-ника, и ей приходилось терпеливо сносить злые насмешки Марка. Но один раз она не сдержалась и тоже его поддела.
Случилось это, когда Марк очередной раз хвастал перед актерами, как на допросах палачи не могли вытянуть из него ни единого слова, хотя били его так, что и в кошмарном сне не привидится. В доказательство он показывал актерам свои шрамы на теле.
— А твое мужество, Марк, тебе случайно не отбили? — язвительно спросила Таида, созерцая шрамы Марка на его бедрах.
Девушки, бывшие в комнате, захихикали.
— Нет, с этим у меня все в порядке, — заверил ее Марк, усмехаясь. — Если не веришь, сама можешь пощупать. Мое мужество, хвала богам, цело и невредимо.
Он задрал свою тунику и подошел к Таиде вплотную.
— Смелее, не стесняйся. Ты же тюремщиков не стеснялась.
Марк взял ее руку и хотел ей, было, помочь ощупать свое свисающее мужество, но Таида вырвала руку.
— Отцепись, — сказала она ему. — Не хватало мне еще руки об тебя пачкать. Ты сначала иди подмойся.
В комнате опять захихикали.
— Я-то подмоюсь, — ответил Марк с прежней усмешкой, — это не трудно. Заодно могу и тебя подмыть. А то ты сама не справишься. Вымыть из себя пол-Мамертинской тюрьмы дело не шуточное. Это на год работы. Я бы на твоем месте в бане бы и ночевал.
В комнате все покатились со сеху. Таида покраснела, но ничего не ответила, и Марк решил, что достойно заткнул ей рот, сделав из нее всеобщее посмешище.
На следующий день после этого грязного состязания в острословии Марк повстречал Таиду в цветнике у семейного алтаря, посвященного ларам — духам-покровителям дома. Таида приносила в жертву ларам вино и пыталась зажечь в куриль-нице ладан. Марк заметил Таиду у алтаря и усмехнулся ее тщетным попыткам добыть огонь.
— Что ты тут вошкаешься? — бросил он ей задиристо. — Дом, что ли, подпалить хочешь?