Вот, Демочка, такие вот вести издалека. Хожу уже чуть больше. Если неделю назад разрешали только до туалета дойти, то сейчас уже гуляю по коридору, дохожу до телефона-автомата. В общем, сама себе хозяйка, хотя еще немного плывет голова. Но понимаю, что без тренировки это не пройдет. Телефон висит совсем недалеко от палаты, но очередь всегда, а поскольку долго мне стоять нельзя, хочется подойти, всех растолкать и набрать знакомый номер. Вдруг бы ты подошел? Представляешь, какое это было бы для меня радостное событие? Ну, чем черт не шутит, может, и выпустят меня отсюда когда-нибудь…
А вчера в приемном покое знакомая медсестра устроила нам очную ставку с папкой! Мы были взаимно счастливы и радовались как дети, я – им, а он – мной, если не врет. Лидку наблюдала только с третьего этажа, она приехала вчера вечером, было уже темно, и передала мне три бутылки боржома. В записочке написала, чтобы я выглянула в окошечко. Я в окно смотрю, там темень, как в лесу, и вижу в свете фар только Лидкины ноги. Она приседала и так и сяк, подставляла под фары лицо, но я все равно ничего разглядеть не смогла. Она плюнула на все и уехала, а потом, плача, сообщила по телефону, что очень почему-то расстроилась и никогда больше ночью ко мне не приедет.
О моем выпуске из больницы никто пока не думает, тем более что уехала главная врачиха отделения, которая мной все время занималась. Вероятно, на той неделе опять мне сделают 1000 анализов и будут смотреть, что да как. Я уже тут прижилась. Никуда от этого не деться, хотя так хочется домой, просто сил нет, особенно если ты приедешь хоть на недельку, а ведь это вполне возможно! Попробуй!
А в остальном без новостей. Так что я лежу тут и жду у моря погоды, все жду, жду, жду… Представляешь, лежу уже с самого прилета, с 12 сентября… Даже дома не побывала. Тяжело, конечно, тошно, муторно, и я безумно скучаю. Ну что поделаешь, надо, тем более сейчас немного полегче – я стала ходить и ты мне начал писать. У нас уже совсем осень-осень, была даже метель-пурга. Я давно ничего такого не видела, и после индийской жары очень это меня впечатлило. Сейчас немножко потеплело, выше нуля на 3–5, но все ходят в пальто и шапках. У тебя, наверное, уже вполне приличная погода, раз ты спишь без кондиционера. Попроси, пожалуйста, Камчу, чтобы он нашел опытного мастера, который смог бы хорошенько заделать низ окна в спальне, там, где кондиционер, а то там ведь практически дыра – стоит картонка и все. Пусть ее заделает. Во-первых, грязи в спальне будет меньше, а то везде щели и оттуда очень заносит пыль, и, во-вторых, всякая гадость не будет заползать и залетать. Вспомни, какие у нас были тараканы! Богатыри! Да и потом не так шумно будет и вообще надежнее, а то ткнул пальцем – и заходи!
Пригодились ли тебе книжки, которые я попросила мамку тебе послать? Как жалко, что запретили привозить хлеб и сыр, ты уже давно ничего такого родного не ел. Ну да ничего, приедешь и откормлю тебя в Москве! Время еле-еле движется, а может, это мне так отсюда кажется.
На Горького, по слухам, заканчивается стройка века, послезавтра циклюют полы и тогда уже точно все! После циклевки – генеральная уборка, повесят новые занавески из коричневого бархата (я их, естественно, еще не видела), а мебель уже обили, говорят, очень красиво.
Звонил портной, скоро папка с ним встретится. В общем, все спокойно. Как ты кормишься? Что тебе готовит Камча? Как дом, машина и мои цветочки? Вопросов много, ответов мало. Крепко тебя целую! Только не болей, одному болеть скучно! Твоя Кукуша.
P. S. Очень хочу назвать его Алешей, у папки была мечта так назвать сына, если родится. Но вместо Лешки родилась Катька!
Целую тебя крепко, твоя пузатая мальчуковая репка!»
«Дремочка, дорогой!
Поскольку сегодня я вызываю тебя на переговоры, много писать не буду. Катя начала очень понемногу вставать. Устала она в больнице очень, да и еда так себе. Я езжу каждый день, привожу домашнее, но все быстро надоедает и горячее не довезешь далеко, с этим не так-то легко. Больничную я в основном выкидываю там в унитаз, есть на самом деле это невозможно – сплошные безвкусные суфле из хлеба с микроскопическим добавлением мяса или рыбы, и пахнет все это, надо сказать, специфически. Не пойми что – не котлеты, не зразы, не тефтели, не знаю, как назвать, некая серая, неоднократно пережеванная субстанция, словно ее уже ели не один раз. Такое ощущение, что все беременные – тяжелобольные люди. А им чего-то особенного хочется! И каждый раз нового! Уж я-то понимаю! Единственное, что из больничного пока проходит, – это фрукты, то есть яблоки, ест с аппетитом.