Я пишу тебе все эти подробности, чтобы ты хоть немножко начал себя ощущать причастным, а то приедешь, увидишь большое брюхо и незнакомую прическу и скажешь, что ты к этому не имеешь никакого отношения. Делали недавно ультразвук опять, ничего плохого не увидели. Бублик весь сгруппировался, наверное, для удара по печени, и засмущался. Очень долго ему мерили голову, лежал неудобно, торчит одно ухо, он за него себя теребит и не поворачивается в фас. Ухо очень смешное и оттопыренное, как у некоторых в детстве. Зато нашли сердце и сказали, что порока нет, опять спасибо.
Продержать меня тут хотят до 34-й недели, то есть до конца декабря – начала января, но поскольку ребенок, в принципе, готов уже в 32 недели и можно рожать, то я буду проситься домой сразу после 32-й недели. Это где-то середина декабря. Не сидеть же мне здесь на Новый год, а потом муж какой-никакой обещал приехать!
У нас тут был интересный с научной точки зрения случай. Рожал гермафродит. Он сначала был мальчиком, и все, чего мальчикам надо, он имел. К тому же был еще и узбеком Рафиком. К 20 годам выяснилось, что он девочка, потому что вдруг у него стала быстро расти грудь. Ему здесь сделали операцию и сначала отрезали то, что мешает девочке. Потом отрезали еще что-то внутри, я даже догадываюсь, что именно… И вот, когда он стал наконец полноценной девочкой, родственники от него-нее отказались. Он и вышел замуж здесь, в Москве, за какого-то алкаша, который теперь с ней живет и кое-как содержит. Мы с ней сталкиваемся иногда в коридоре, и ничего, кроме отчаянной жалости и, честно говоря, ужаса, она не вызывает. Какое-то жуткое извращение природы – мужское бритое лицо в синеву, мужские стопы, практически лапы, и ноги, покрытые толстой черной шерстью. Большая грудь, тяжело беременный живот и низкий голос, грубо говоря, бас. Вот такие у нас тут страсти. Но, главное, он уже родил мальчика.
Целую крепко! Приезжай скорей! Мне тут страшно! Очень жду!»
«Миленький мой Демочка!
Наконец-то хочу подробнее тебе написать. Я сижу дома на хозяйстве, остальные убежали кто куда – у Робочки дела, Аллочка с Катюлей весь день в больнице, Лиска в школе, так что у меня есть минутка для письма.
Катюля очень устала лежать в больнице, ну а что прикажешь делать? Надо – значит надо. Она, как и полагается женщине в таком положении, очень зависит от врачей и очень их слушается, старается, чтобы не спугнуть свое счастье. И уже поняла, что счастье не нужно брать лихим скоком, а надо его вылежать и выстрадать. Счастье ведь бывает разное… Я по молодости думала: ну что за глупости, счастье – это когда все вокруг идеально… И только теперь поняла, что счастье не абсолютно, оно относительно. И что оно не снаружи, а внутри тебя. И оно очень простое и земное – когда коленки не ломит, сердце не болит, когда все вы вокруг здоровы. Когда есть о ком помолиться и о ком подумать в одиночестве. Когда есть кому позвонить. Да еще когда есть кому подумать о тебе… Вот так вот, Демочка.
Аллуся говорит, что Катюля за это время очень повзрослела, стала строже, собраннее и ответственнее. Надо думать, сколько ей пришлось испытать! Поддерживай ее, как можешь, пусть издалека, но поддерживай, пиши, ведь, когда от тебя приходит письмецо, она счастлива и настроение сразу улучшается.
А у нас всё так же. Раньше люди читали утреннюю молитву, просили Бога, чтобы все было хорошо, теперь в Бога не верят, ну а у меня это время поутру еще осталось. Читаю за всех за вас, прошу здоровья и ума всем. Мне-то ума уже не хватает, есть что вспомнить, а уже нечем. Но я вот не знаю, хватило ли бы у меня сил, чтобы вот так вылеживать? А Катюля прямо кремень, человек без сомнений.
Пиши нам и Кутечке почаще, чтобы у нее было хорошее настроение.
Обо мне что писать, с утра всех кормлю, танцую около каждого, устаю, конечно, а потом варю еду, чтобы было повкуснее и побольше. Делала тут недавно шейку, я знаю, ты ее не любишь, я, кстати, тоже к ней остыла, но Оля с Веткой и Надькой очень просили. И Принц, естественно, явился, сверкая золотым зубом, он прям как чует, когда большая еда, не человек, а сплошное переплетение чудачеств и неординарных наклонностей. Хотя, сам знаешь, я его и так всегда кормлю. Ну так вот. Сделала я эту куриную шейку в сотый раз, ну ничего особенного, на мой уже пресыщенный жизнью взгляд, потому что усилия, потраченные на это блюдо, и его конечный вкус абсолютно несоразмерны. Раньше, до войны и сразу после, эта курья шейка была в фаворе, потому что жрать вообще было нечего, поэтому, когда курицу добывали, а такое у нас случалось редко, нужно было ее растянуть на несколько дней, если не на неделю, вот и придумывали из нее всяческие блюда – из грудок котлетки детям навертим, малое филе запечем с картошкой, филе только вкус давало, само почти не чувствовалось – мелочь, из остова и лапок бульончик опять же хороший получался, потом ножки разделаем и с рисом затушим, а кожу тоже, конечно, снимем целиком, аккуратненько, чтоб не повредить ни в коем случае и дырок не наделать, ну и нашпигуем. Ну а теперь ввиду возраста делаю я это блюдо редко, но все на него почему-то прямо-таки слетаются, ждут, когда я издам возглас: куриная шейка! Причем все мои эксперименты по облагораживанию начинки для шейки последнее время оканчивались крахом – девки мои требовали всегда ту, изначальную, из курьего жира, лука и манки, ты ведь тоже ел, помнишь? Все, как всегда, были в восторге, а я к ней так, скептически стала относиться. Ну и чего я тебе все это в лицах пишу? Видимо, просто для амбьянсу.