То был момент, когда они осознали, что у их любви снова появилось продолжение, следующая ступень, о которой долго не могли и мечтать, и тихо плакали теперь оба. Это выстраданное счастье заживляло сердце, сильно изношенное за все эти долгие годы дочкиных мытарств. Жизнь теперь приобретала совсем другие краски и повернулась другим боком. Хотя и до этого грех было жаловаться.
А без мамы ничего бы не вышло, я вылеживала сына, а мама выхаживала меня
Да еще живот сильно ныл и болел, словно его долго пользовали как боксерскую грушу. И было из-за чего – ребятенок так прижился за все эти месяцы лежания, что выходить и не собирался. Разродиться не получалось, Катя лежала на высоком постаменте в холодном торжественном родильном зале и злилась сама на себя – то забеременеть не получалось, теперь вот родить не может. Вокруг нее металась акушерка с пронзительно-голубыми, почти что кафельными глазами, слушала живот – как бьется мальчишкино сердечко, качала головой, делала уколы, чтобы облегчить страдания, но нет, все было зря. Боль разрывала изнутри. А мальчик, казалось, ждал этого момента, чтобы показать свой характер, мстил за все эти месяцы заточения, за страшные гестаповские процедуры, за отсутствие прогулок и спертый палатный воздух, за едкие таблетки, которыми его пичкали последнее время, за жуткие прогнозы… Еще раз послушав сердечко, акушерка бросила взгляд на роженицу и приняла очередное решение.
– Сейчас надо будет потерпеть! – почти выкрикнула она и взяла в руки какой-то инструмент, Катя в боли не увидела.
– Ноги, подтяни-ка к себе ноги! Так! И сейчас давай соберись! Глубокий вдох… – И акушерка тоже громко вздохнула, словно перед нырком на глубину, и смачно взрезала ножницами родовые пути, чтобы расширить выход головке. Прямо по живому, на обезболивание времени не было, ребенкино сердчишко билось все слабее и слабее. Катя лишь услышала чавкающий звук своей разрезанной плоти и сдержаться от боли не смогла – истошно, по-животному заорала на всю комнату. Ей казалось, что так могут орать только свиньи на бойне. Когда они, так много имеющие с человеком общего, уже понимают, что все, конец, и весь свой ужас выплескивают с этим страшным криком… Вдруг из нее полилось что-то горячее, она отвлеклась от боли на еще больший страх, но увидела, что акушеркины глаза все еще довольны не были. Кафельноглазая повивальщица зычно, во весь голос крикнула, так, словно звала на помощь:
– Анто-о-он!
Тотчас вбежал парень в распахнутом халате, будто ждал под дверью родильного зала.
– Сила молодецкая нужна, давай-ка подналяжем! Но аккуратно! Мне переломанные ребра больше не нужны! – не то пошутила, не то сказала правду акушерка.
Катя лежала не двигаясь, словно пристыла к своему ложу. Первая резкая боль уже прошла, осталась тупая и горячая, заполняющая весь низ. Она хорошо слышала, как мерно капали на пол тяжелые капли – кровь, скорее всего, решила она.
Антон, как и просили, поднатужился и по-молодецки надавил Кате на верх живота. Страх уже ушел, осталась только боль. «Неужели это когда-нибудь закончится? – думала Катя, лежа под медбратом. – Неужели я все-таки когда-нибудь рожу?»
– Вот, вот, вот, давай! Пошло дело! – голос акушерки окреп и проникся уверенностью. – Еще немного поднатужься, и родим!
Сил тужиться уже не было, да и казалось, стоит ей напрячься, как из ее открытых ран ливанет вся кровь, вылезут все внутренности и ее уже не откачают. Да и потом так хотелось, чтобы за нее потужился Антон в распахнутом халате… Он, словно услышав ее мечты, поднажал, и через минуту в палате раздался посторонний писк.
Родился сын.
Алешка.
На календаре было 26 января, День независимости Индии.
