Али-Бала все никак не мог выйти из образа, все припадал и припадал на ногу и крался за Лидкой, как в страшных фильмах, когда человек превращается в какое-то сказочное драконистое животное или в оборотня и его все корежит и корежит, а он, бедолага, так до конца превратиться никак не может.
Лидка даже прикрикнула на Али-Балу, до того испуг был сильный.
– Прекрати! – взвизгнула Лидка. – Как только тебя не арестовали! Аферист! Как есть аферист, – хохотнула она. – И вообще, нам уже пора собираться в ресторан!
А в ресторане как… Хорошо, конечно, никто не спорит, но разгула нет, чтоб душа нараспашку, чтоб за словами особо-то не следить, чтоб лишних людей не было… Поэтому ровно в двенадцать, прямо как в сказке про Золушку, все схватились и покатились на дачу в Переделкино на пятнадцати переполненных машинах. А там Севочка, сторож и Лидкин дружок еще со времен балета, уже вынул все из загашников по Лидкиному звонку и неловко, по-холостяцки накрыл стол – питье да консерву всякую. Еще и Алена забрала из «Узбекистана» довольно внушительные остатки всяческих ташкентских салатов, плова, витиеватых пирожков, и вот он – юбилейный стол снова готов. Гости хмельные, веселые, слишком зачем-то довольные – кто-то у рояля, кто-то во дворе у костра, кто-то песни голосит, кто-то просто мрачно, но празднично выпивает.
Сильно празднично выпивал бывший шофер Крещенских Виктор Васильич, самый первый водитель, который учил кататься еще Алену в начале шестидесятых, когда на первые скопленные деньги был куплен голубенький «Москвичок», которого Алла ласково прозвала Ласточкой. Так, со времен этой Ласточки Виктор Васильич Крещенских и возил. Али-Балу он уважал, но потаенно, в душе относился к нему как к сопернику, хоть вида и не показывал. Хотя и было между ними некое подобие соревнования.
Работал Виктор Васильич у Крещенских долго, но потом стал вдруг достаточно сильно выпивать, уходя в запои и не всегда возвращаясь. Ну и пришлось, конечно, с ним расстаться. Несмотря на это, он все равно как штык приезжал на каждый Крещенский праздничек, праздник и праздничище, тихонько, ни с кем не чокаясь, выпивал свои несколько безвольных рюмашек и по-младенчески засыпал в самом неподходящем месте. Разбудить его было невозможно, только ждать, когда сам проснется. Роберт по-отечески оттаскивал его в тихий угол, и все, и до следующего дня можно было не беспокоиться, он не потревожит.
И сейчас Виктор Васильич был уже близок по кондиции к безмятежному засыпанию, но тут вмешался случай – он встретил ЕЕ! Не то что он был холостым, нет, он был вполне женатым человеком, уже с детьми и внуками, но перед ним появилась МУЗА – та, что будоражила его уши, когда в молодости он мотался за баранкой грузовика, – эстрадная певица Мария Кукач. Она стала его любимой, он забывался, слушая ее песни, и даже запои с ее песнями не уходили так глубоко. А тут, на юбилее у Крещенского, – надо же! – ОНА! С мужем, правда, но когда нам мешал муж?
Мария тоже не была девственно трезва, ее понесло на воздух, где сосны, мотыльки, искры в небе от костра и новые ощущения. А Виктор Васильич пошел со стеклянными глазами за своей дивой, вступив сгоряча в неизведанные еще ему чувства. Он поддержал ее за мягкую пухлую ручку, когда она решила спуститься с крыльца.
– Мария, – вожделенно произнес он, и в его голосе даже проскользнула мужественность. Та обернулась от неожиданности, хотела даже споткнуться, но твердая мужская рука не дала ей скатиться с крыльца. – Мария, а давайте споем! – обратился он с неожиданным предложением, по-доброму икнув.
Мария сощурилась, хорошенько разглядывая спутника и безо всякого речевого вступления запела вдруг во всю мощь тирольский йодль, даже в таком праздничном состоянии умело чередуя грудные и фальцетные звуки на радость переделкинским соседям. Из дома на необычный концерт валом повалили гости, и каждый пытался хоть как-то своим тирольским пением поддержать солистку. Но та была верна Виктору Васильичу: