Зятя Василий недолюбливал за излишнюю мягкость его характера, за то, что был он слишком тих да робок. Да уж больно любил Василий свою дочь, а потому не стал перечить, когда призналась она в том, что посватавшийся Степан люб ей.
Когда же стало ясно, что Настя тяжела, Василий стал много лучше относиться к зятю. Размышлял про себя, что будь он хоть татарином, главное, чтобы доченька счастлива была да внука здорового родила ему.
И вот час настал. В светлой палате застал Василий жену свою Марфу. Та сидела на лавке в уголке и неотрывно смотрела в окно. Волнение ее выдавали лишь белые холеные, многими перстнями украшенные руки, не перестававшие тискать и мять вышитый платочек.
Услышав шаги, Марфа отворотилась от окна. Но не дрогнуло лицо, ни печали, ни радости не отразилось на нем при виде мужа, бесследно сгинувшего накануне. «Ледышка проклятая!» – подумал про себя Василий, но вслух того не сказал. Не место да и не время было жену учить почтению.
– Ну, что там? – вместо этого спросил он.
– Не знаю, – ответила Марфа. – Но что-то, видать, неладно… Она ведь, бедняжка, со вчерашнего вечера мучается…
– Отчего же сразу не позвали? – возмутился было Василий.
– Думали, что как опростается, так уж и позовут, – охладила его гнев жена. – А она вон, никак!
И вдруг увидел Василий, как по щекам жены его побежали слезы. Отродясь не видел Василий, чтобы Марфа плакала. Все обиды и даже побои сносила она молча, с ледяным спокойствием. Иногда казалось Василию, что плакать его жена вовсе не умеет, оттого растерялся боярин совершенно. Надо было б сказать бабе что-нибудь ласковое, да что?
– Ну, чего слезы-то льешь? – наконец обратился он к Марфе, стараясь не глядеть на ее покрасневшие от слез глаза.
– Чует мое сердце, случится что-то недоброе!
– Прикуси язык, глупая баба! – воскликнул Василий. – Ишь чего удумала! С чего это недоброму-то случаться? Лекаря-то к ней звали?
– Звали, самого лучшего сыскали…
– Ну и что он говорит?
– Сказывает, что дочка наша росточком не вышла, косточки у ней тонкие да узенькие, а ребенок крупный. Оттого она и разродиться так долго не может.
Марфа снова начала всхлипывать и вытирать слезы вышитым платочком. Василий в эту пору понял, что слезы женины еще более злят его, чем извечное ее молчание.
– А Степан где? – спросил он.
– Возле опочивальни. Ни на шаг оттуда не отходит. Со вчерашнего вечера себя изводит!
– Ну, это он зря! – буркнул Василий. – Когда мужик в бабьи дела встревать начинает – ничего хорошего из того не выходит!
– Так любит ведь он Настеньку, – тихо произнесла Марфа. – Вот и места себе не находит. Ты-то, конечно, понять того не можешь… – горько добавила она.
– Попридержи язык, глупая баба! – воскликнул Василий. – А то ведь я не посмотрю, что мы в чужом доме, научу тебя, как с мужем разговаривать надобно!
Марфа промолчала. На лице ее вновь застыло выражение полного безразличия.
Потекли тяжкие минуты ожидания. Время от времени Марфа начинала плакать, но, поймав грозный взгляд Василия, брала себя в руки и оборачивалась к окну, до рези в глазах вглядываясь в белый пух снежных завалов. День был солнечный, и яркие лучи заставляли рассыпаться сугробы бессчетным множеством переливчатых искр.
Незаметно подкрались сумерки, расстелив синие тени, превратив сугробы в подобие мрачных разрушенных теремов.
Вдруг на лестнице послышались нетвердые шаги. В палату, шатаясь, словно перебрав хмельного, вошел Степан. Его обычно улыбчивое, добродушное лицо, было на сей раз мрачно, и Василий застыл в предчувствии дурной вести.
– Как Настя?! – кинулась к нему Марфа.
Степан молчал, невидящими глазами глядя на горящие на столе свечи.
– Ну что же ты молчишь? – продолжала допытываться Марфа. – Что с моей дочерью?
Степан прислонился спиной к стене и, как-то обмякнув всем телом, сказал глухим, чужим голосом:
– Нет у вас больше дочери!
После этого Степан сполз по стене и, закрыв лицо руками, заплакал – глухо, страшно…
Не сразу понял Василий слова зятя. Зато когда понял боярин, что произошло, такая пустота открылась в его сердце, такая острая боль пронзила его, что застонал Василий в голос.
Стон этот сразу же подхватила Марфа, зарыдав так, как плачут только по покойнику.
– Как же это! – подскочив к Степану и схватив его за грудки, вскричал Василий. – Что ты сделал с дочерью моей!
Степан молчал. Казалось, что начни его сейчас Василий бить смертным боем, пожелай душу из него вытряхнуть – он бы и руки не поднял.