— Эй, эй, — улыбнулась она, — хочешь меня раздавить? — Улыбка у нее была такой же солнечной, как небо Барбадоса, и я искренне порадовался за нее. Особенно меня проняло, когда она тихо добавила: — Я так скучала по тебе, Алекс. Хорошо, что ты здесь! Помнишь, мы хотели оказаться на тропическом острове вместе…
— Только ты, помнится, обещала взять меня с собой, но сбежала в гордом одиночестве… Где отец?
— Извини, — виновато пожала она плечами в красной футболке. — Так вышло… А Адриан сейчас подойдет, — и смутилась.
Я знал причину ее смущения и мог легко ее успокоить, но все-таки не сдержался от «шпильки»:
— А еще ты обещала, что поговоришь со мной, когда будешь готова, однако так этого и не сделала…
Шарлотта смутилась еще больше:
— Знаю, мне нет прощения, — и неожиданно ткнулась носом в мои колени, я даже дернулся от ее прикосновения. Это было так просто для нее… и так волнительно для меня. Я тяжело сглотнул.
— Да брось, ты давно прощена, — с улыбкой произнес я, а потом затушевал собственное волнение шуткой: — Думаешь, это не круто заполучить такую молодую мамочку?! Да это стопроцентный восторг, подруга.
Шарлотта сидела передо мной на стуле, вытянув загипсованную ногу вперед, и ее голые коленки до странности беспардонно лезли мне прямо в глаза — я едва успевал отводить взгляд в сторону.
— Я не твоя мамочка, Алекс, — начала отнекиваться Шарлотта. — Я просто люблю твоего отца…
— Да уж я понял… месяцев семь так назад. Жаль, что ты не доверилась мне тогда…
И она в третий раз за нашу недолгую встречу повторила:
— Прости.
Я подумал, что это уж слишком для одного вечера и, заприметив над нами ночного мотылька, радостно воскликнул:
— Смотри, бабочка!
Шарлотта оживилась и тут же поинтересовалась, как поживают мои собственные бабочки. Я пожал плечами:
— Полагаю, все так же: лежат неподвижными куколками и ждут, когда же я пробужу их к жизни…
Теперь мне кажется, что и я сам, подобно все той же спеленатой в куколку гусенице, втиснут в это инвалидное кресло, из которого нет выхода… Мне бы вырваться, расправив крылья, взвиться в небо в трепетном танце, ощутить пьянящее чувство свободы и освобождения, только этому не бывать…
Из некоторых куколок так никогда ничего и не появляется!
2 глава
2 глава.
Безудержный ажиотаж нашего дома, другим словом, кроме как «хаос», язык и назвать не повернется: люди снуют туда-сюда, подобно трудолюбивым муравьям, оглашая размеренную тишину нашего жилища своими разноголосыми окриками — подготовка к свадьбе идет полным ходом.
Через два дня Шарлотта станет женой моего отца, и это требует определенных усилий: в саду устанавливают праздничный павильон, дом украшают цветами, невеста примеряет свадебное платье… Не знаю, что заставляет Шарлотту нервничать больше: наличие самого этого платья, выписанного отцом из Милана, или семь десятков гостей, каждый из которых оказался неожиданно незаменимым на этом свадебном торжестве… И это при том, что невеста настаивала на скромном мероприятии с самыми близкими родственниками!
«Самыми близкими» — вот ведь сюрприз! — оказались семьдесят человек, из которых только десять были по-настоящему знакомы Шарлотте — остальные… знакомцы отца, которых в его бизнесе просто нельзя было проигнорировать. И, боюсь, невесту все это выбивало из колеи…
Намедни она ворвалась в комнату с бабочками с большими, перепуганными глазами:
— Не уверена, что все это переживу! — рухнула она на стул подле меня. — Наш торт будет в три яруса… Три, представь себе только! А кондитер переживает, что этого может не хватить…
Боюсь, я был неспособен посочувствовать ей в этом конкретном случае — нынче был полон жалости к себе, и иные проблемы казались слишком ничтожными и жалкими по сравнению с собственной бедой.
— Если бы ты собралась замуж за меня, — сказал я тогда будущей фрау Зельцер, — то тебе пришлось бы облачиться в костюм бабочки и слизывать крем языком прямо с его трехъярусной верхушки!
— Хочешь сказать, я должна радоваться, что не ты мой будущий муж?
— Хочу сказать, что тебе надо расслабиться и не накручивать себя по пустякам…
Шарлотта уткнулась лицом в свои ладони, словно все происходящее не укладывалось у нее в голове, а потом наконец улыбнулась… почти умиротворенно. Любишь кататься — люби и саночки возить! Иными словами: любишь моего отца — будь готова к публичности, и, думаю, она уже это уяснила.
А начиналось все довольно тихо: приглушенные перешептывания в столовой, робкие улыбки при нашем столкновении в коридоре, когда Шарлотта вдруг появлялась из комнаты отца, поцелуи на затемненной вечерними сумерками веранде… Одним словом, романтическая идиллия. И тут отец говорит мне: «Хочу сделать ей предложение. Давно пора бы решиться…»