И тогда Кристина Хайбнер постукивает себя пальцем по виску:
— Вся информация здесь, — поясняет она, — точное место в координатах.
А Хайди Риттерсбах добавляет:
— Высчитаем точное место посветлу, а ночью вернемся и выкопаем наш клад. Так что, вы с нами или нет?
Если бы это касалось только меня — согласилась бы, не задумываясь, только я не одна и потому замираю в ожидании общего вердикта.
— Никогда не участвовала в поиске сокровищ, — как бы между прочим замечает Эрика, не отрывая взгляда от котенка.
— Нам все равно по дороге, — отзывается Бастиан, вертя в руках смартфон с загугленной по Сент-Аньесу информацией.
— Я — за, — присовокупляю свое мнение, и Алекс подытоживает:
— А почему бы и нет.
Турбобабули расплываются довольными улыбками, и фрау Риттерсбах произносит:
— Клад делим равными частями, так будет справедливо.
— Если только там будет что делить, — поддевает ее Алекс. — Может, отложим этот вопрос на потом…
Старушка ожигает его недовольным взглядом, но колкостей не говорит — только вдруг предлагает:
— Давайте завтракать. Из-за вашего стремительного бегства мы едва ли успели перекусить…
И с королевским достоинством принимается изучать меню.
Последующие три часа мы проводим в дороге, намереваясь, как и запланировали, заночевать в швейцарском Санкт-Моритце: «прекрасное место, которое никого не оставит равнодушным!», провозгласила неугомонная Хайди Риттерсбах еще перед выездом.
Мы могли бы проделать и более длинный отрезок пути, вот только бессонная ночь грозила нам с Бастианом нежелательными последствиями: глаза упорно закрывались, — и только предложенная Эрикой помощь, спасла нас от возможной автокатастрофы в горах.
Когда с заспанными глазами я выбираюсь наконец из автомобиля, прохладный горный воздух буквально сбивает меня с ног… Я как будто попадаю в параллельную вселенную, в которой вчерашнего дня просто-напросто не существует — бросаю взгляд на своих спутников и тут же замечаю багровый синяк на Алексовой скуле: нет, это не параллельная вселенная… Увы.
У Алекса изможденный вид, но он все равно пытается улыбнуться:
— Надеюсь, здесь нет оранжереи с тропическими бабочками, которую мы должны непременно посетить?
Я несколько секунд молчу, погруженная в яростное самобичевание, а потом отвечаю:
— Лучше бы была — я… люблю… тропических бабочек.
Потом отвожу глаза, слишком напуганная собственными словами, и взгляд Алекса на моей коже ощущается подобно щекотке… Растираю предплечья и кутаюсь в толстовку Бастиана.
— Знаете, что лучше всего помогает бороться с усталостью? — произносит фрау Риттерсбах, растирая затекшую поясницу, и мы заранее готовимся к лекции о физических упражнениях, йоге, прогулке в горы и тому подобных нравоучительных прелестях, а она отвечает: — Ванильный пудинг. Несколько ложечек ванильного пудинга — и усталости как ни бывало! Проверено не однократно.
Ее подруги в подтверждении этой истины молча кивают, а Мария Ваккерт еще и присовокупляет:
— От разбитого сердца тоже нет средства лучше, — робкий взгляд в сторону Алекса дает безошибочно догадаться, к кому эти слова обращены.
И парень с разбитым сердцем как бы между прочим замечает:
— Никогда не любил ванильный пудинг. Отвратительная штука, как на мой вкус…
Фрау Риттерсбах всплескивает руками, и выражение лица у нее такое, словно Алекс своими словами оскорбил ее в лучших чувствах.
— Какая мать, — восклицает она, — способна лишить своего ребенка радостей ванильного пудинга?!
Алекс замирает — я вместе с ним — а потом с расстановкой отвечает:
— Быть может, та, что уже умерла?
Турбобабули ахают одновременно, разочарование на их лицах заменяется сочувствием, и чтобы пресечь возможный поток соболезнований, парень обращается к Эрике:
— Дашь подержать котенка?
Та молча протягивает ему пушистый комочек: своеобразное «мне жаль», выраженное в такой вот незамысловатой форме.
А уже на входе в отель я улавливаю жалостливые причитания Хайди Риттерстбах: бедный мальчик, говорит она трагическим голосом, ненавидеть ванильный пудинг — это все равно что лишить себя солнца над головой. Неудивительно, что он так несчастен, бедняжка…
Невольно улыбаюсь этой незамысловатой доктрине…
Мы с Эрикой заселяемся в один номер, и, падая на кровать, она интересуется:
— Слушай, надеюсь, твой парень не очень на меня сердится?
— За что? — недоумеваю я.