Долго ждать не пришлось. Вскоре после нашего ухода белой бабочкой над вершой повисла чайка. Увидев за прутьями мечущихся мальков, удивленно и радостно вскрикнула. К ней подлетела другая и тоже не замедлила поделиться со всем чаечьим миром вестью о лакомой находке. Через какую-нибудь минуту слетелась вся колония и так раскричалась, хоть уши затыкай.
Заглядевшись на чаек, мы не сразу заметили, как у самой воды, словно из песка, зелеными кочками выросли здоровенные лягушки. Они молча сидели на берегу и тупо таращили выпуклые глаза на раскричавшихся чаек. Но вот одна из лягушек повернулась к своей соседке и, как бы посоветовавшись о чем-то с ней, неожиданно подпрыгнула и плюхнулась в воду. Резко отталкиваясь длинными задними ногами, с растопыренными перепончатыми лапками, она подплыла к верше и, свободно миновав входное отверстие, оказалась внутри ее. Мальки стайкой метнулись в противоположный конец верши, но лягушка все же успела сцапать одного самого крупного малька. Немного понадобилось ей усилий, чтобы через то же входное отверстие с мальком во рту выбраться наружу. Всплыв на поверхность, лягушка проглотила трепещущую рыбешку и, раздув пузыри, радостно заквакала. Ее пучеглазая соседка, казалось, только и ждала этого сигнала. Она тут же подпрыгнула, проделав такую же операцию, как и первая, Раздула пузыри. В воду плюхнулась третья...
Чайки, увидев, что у них на глазах исчезает их «законная» добыча, подняли переполох. Но напрасно они кричали н комьями сваливались на всплывающих с рыбешками лягушек. Проворные нахалки успевали проглотить рыбешек прежде, чем чайки подлетали к лягушкам на опасное расстояние.
Нам стало ясно, по чьей вине мы оставались каждое утро без живцов, и мы уже хотели встать и разогнать бесстыжих зеленых воровок, как вдруг все сидевшие на берегу лягушки разом прыгнули в воду. Они с такой быстротой зашлепали по воде, что мы поразились. Не ныряли и не плыли, а как бы прыгали по поверхности воды, и получался звук, похожий на шлепки или отдаленно напоминающий аплодисменты.
— Кто их так напугал? — шепотом спросил я у Михаила. — Не цапля?
Брат пожал плечами.
И тут из-за прибрежных кустов выполз черный столбик со змеиной головкой. Вначале мы подумали, что это гадюка, но по ярким красновато-оранжевым пятнышкам узнали безобидного ужа. Уж внимательно, как нам показалось, осмотрел берег и пополз по песку. У коряги, за которую была привязана верша, остановился, прислушался к чему-то и, выбрав удобное место меж сухими спутанными корнями, затаился.
Весь день, чтобы не потревожить ужа, мы не подходили к верше, а вечером Михаил поставил рядом с корягой консервную банку с остатками недопитого порошкового молока. Утром банка оказалась пустой, а уцелевшие мальки спокойно плавали в верше.
КУРОПАТИЧ
Невдалеке от палаток распласталась густая, начинающая выгорать, перестоявшая луговая трава.
Как-то, бродя по траве, Михаил чуть было не наступил на куропатку. Серенькая курочка с шумом вылетела из-под ног и, пролетев несколько метров по прямой, опустилась в траву. Михаил вначале опешил от неожиданности, но когда успокоился, то увидел небольшой тальниковый кустик, а под ним гнездо. В гнезде лежали бледно-оливковые яички. Михаил не стал их трогать, а поскорее увел от гнезда наших ребят.
С этого дня только и было разговоров, что о гнезде и ожидаемом выводке. Ребятам очень хотелось увидеть цыплят, и они боялись пропустить тот торжественный момент, когда куропатка-мать выведет своих малышей на первую прогулку. Рыбалка была забыта, и, чтобы находиться ближе к гнезду, дети полностью переключились на ловлю мальков. Метрах в тридцати от куста, под которым сидела куропатка, блестела небольшая лужа, и они с утра до вечера черпали из нее банками мелюзгу и поочередно носили в залив или пускали в протоку.
В то утро все были заняты делом: дети возились с мальками, женщины варили уху, Михаил носил дрова, а я готовился к чистке ружья. Собрал шомпол, разложил тряпки и только хотел было отделить стволы, как вдруг услышал крики детей. Поняв, что произошло что-то неладное, я машинально схватил ружье, патроны и побежал.
Ребята с перепуганными лицами стояли в черной взбаламученной луже и, глядя на куст, орали во весь голос. Под кустом сидел седоголовый болотный лунь. Длинные костлявые лапы его намертво приковали куропатку к земле, а острый крючковатый клюв яростно терзал трепыхающуюся жертву. Во все стороны, как из-под ударов по вспоротой подушке, разлетались перья. Лунь так был занят куропаткой, что не заметил появления взрослого, а на вопли детей не обращал никакого внимания. Только когда сухо щелкнули взводимые курки, пернатый хищник взмахнул крыльями и взлетел. Но грохнула моя «тулка», и разбойник распластался на ветках. С убитым лунем и растерзанной куропаткой мы молча поплелись к палаткам.
После гибели куропатки ребят словно подменили. Не слышно стало веселых игр, прекратилась ловля мальков, и купаться-то стали они с неохотой. Больше всех переживал самый маленький, Витюшка. И куда только девалась его подвижность. Он то и дело хныкал и, размазывая по щекам слезы, приставал к матери: «Мам, а цыплятки без курочки не выведутся?.. И мы их не увидим?.. Да? Они все, все теперь ум-ум-умрут...»
Глядя на детей, приуныли и взрослые. Все ходили какие-то хмурые, подавленные, как больные: жаль было и куропатку, и сникших ребят, и обреченных на гибель, готовых вот-вот проклюнуться птенцов.
«Чем и как помочь будущему куропаточьему выводку?» — раздумывали мы с Михаилом. Так мы ничего и не придумали, но, чтобы яйца не остыли, решили прикрыть их на ночь теплой курткой. Прихватив с собой куртку, на заходе солнца мы подошли к кусту. В порыжевшей траве всюду перекликались несмолкаемым стрекотом кузнечики. Чуя приближение вечера, на озере дружно квакали лягушки. Вдруг среди этого разноголосого вечернего концерта мы ясно расслышали тонкое и нежное попискивание.
— Слышишь? Цыпленок пищит!.. Вылупился, сирота... — вздохнул Михаил и осторожно раздвинул ветки тальника.
Над гнездом, словно грозная и драчливая наседка, взъерошив перья и растопырив крылья, приподнялся куропатич-отец. Мы обрадовались, что у цыплят появился такой бесстрашный, ревностный защитник семейства, и, забыв куртку, подобно озорным мальчишкам, наперегонки побежали к палаткам: хотелось поде литься этой радостью с остальными.
ОБИДА ЛЕСНИКА
Целыми днями мы купались, рыбачили, загорали, и ничто, казалось, не могло больше нарушить нашего спокойного отдыха, но... За неделю до отъезда, загорая на горячем песке у залива, кто-то из нас увидел прибитую к отмели громадную мертвую рыбину. Вздувшаяся бочонком, почти двухметровая рыбина оказалась самкой осетра. Начиная с хребта, до самого брюха у нее зияла глубокая кривая рана. Из раны черным просмоленным канатом тянулась протухшая икра.
— Не перевелись, видать, еще у нас браконьеры чтоб им ни дна ни покрышки! — выругался Михаил. — Ну куда ее теперь? Ни себе, ни людям, вода и та отказалась. Одно остается — закопать, иначе весь остров тухлятиной пропахнет...
Мы выкопали глубокую яму и только хотели столкнуть туда рыбу, как вдруг увидели отвалившую от соседнего острова лодку-плоскодонку. В ней сидел какой-то мужчина и, ловко работая веслами, быстро приближался к нашему берегу. Когда нос лодки мягко ткнулся в песок, незнакомец крикнул:
— Помогите, пожалуйста, кулас[3] вытянуть! Одному тяжеловато!