— А где кот?
— Где он может быть? — по-видимому, все еще думая о своей потере, вопросом на вопрос безразлично ответил Борис. Потом, взглянув на разбитое стекло аквариума, он вдруг резко махнул рукой: — Так мне и надо! Сам во всем виноват! Не нужно было экспериментировать, — и, вспомнив о моем вопросе, извинившись, сказал: — Ты о Сачке спрашивал? Вон он, спит, как обычно. Только место переменил, под батареей теперь дрыхнет, бродяга...
Подмосковье, город Жуковский, 1970
НЕБОЛЬШАЯ ПРОГУЛКА
Возвращаясь с юга, мы с женой заехали к ее родственникам в Шедок.
В уютной квадратной комнатке на полированном столе, казалось, было собрано все, что росло в этом богатом уголке Северного Кавказа в горах и на равнине. Не видел я только на столе излюбленного блюда моей супруги, соленых грибов, и в разгар пиршества полюбопытствовал:
— А грибы у вас растут?
— Хо-хо-хо! — рассмеялся брат жены Андрей. — У нас, на Кавказе, как в Греции, все растет!
— Нет, я серьезно.
— Растут, дорогой, растут, — похлопал он меня по плечу. — Только здесь их никто не собирает.
— Почему?! — удивился я.
— Да у нас грибы за еду не считают. И при том они разные. Одни съедобные, другие — нет, попробуй разбери их! По мне, так все грибы — поганки. Вот года два тому назад одна семья в нашем поселке наелась грибов, а потом двоих из них на кладбище снесли.
— Ну, нас этим не запугаешь, — повернулась моя жена к Андрею. — Завтра нам делать нечего, вот и покажи, брат, грибные места.
— Как говорят у нас на Кавказе: желание гостя свято, а сестры — вдвойне. Грибы так грибы, завтра и прогуляемся...
Встали мы поздно, проспали бы до самого обеда, если бы не Нина. Она поднялась раньше всех и разбудила остальных. Пока собрались, позавтракали, солнце поднялось высоко.
— Хорошие грибники в такую пору уж из лесу возвращаются, а мы только отправились, — недовольно хмурилась Нина.
— Да никто твои грибы не тронет, — успокаивал ее Андрей. — Вот перейдем сейчас мост, поднимемся на гору, и хоть косой коси.
— Посмотрим, посмотрим... — моя жена недоверчиво взглянула на него. — Пробродим до вечера — и ни одного гриба, все собрано.
— Назовешь тогда меня болтуном, — обиженно сказал Андрей, и мы пошли к мосту.
По берегу шумливой горной речки, меж оголенных осенью ветвей ивняка, пламенела калина, чуть выше из-за темных стволов верб выглядывала красновато-оранжевыми гроздьями рябина, а когда мы стали подниматься на высокую пологую гору, то справа и слева от дороги видели столько терна, что все кусты от ягод казались сизыми.
— Неужели все это так и останется неубранным? — удивлялись мы с Ниной.
— А кто будет возиться? У каждого своих забот хватает, — отвечал Андрей. — Вы бы посмотрели, сколько каждый год в лесу диких груш, яблок, алычи, кизила, орехов остается! А весной земляники! Ужас... Есть, правда, у нас здесь заготпункты, да это капля в море. На них не больше сотой части всего лесного добра попадает, а остальное гниет, преет...
За разговорами мы не заметили, как поднялись на гору и очутились среди высоких безлистых берез и могучих дубов.
Подберезовиков, белых, подосиновиков мы нашли очень мало — видно, время этих грибов уже отошло, зато на южном склоне горы наткнулись на такое количество опят, что моя жена только ахала и разводила руками.
Не было ни одного дуба, березы, ни одного пня, чтоб их не окружала стена светло-коричневых шляпок. Молоденькие, точно усеянные веснушками, крепкие шляпки опят так плотно прижимались друг к другу, что, казалось, встань на них, и они выдержат. Опята не только сжимали комли деревьев, но и умудрялись по толстой дубовой коре взбираться вверх, словно им внизу было сыро и холодно.
За каких-нибудь двадцать-тридцать минут мы утрамбовали шляпками опят три здоровенные корзины и вместительный охотничий рюкзак, а грибов, на одной только этой горе, оставалось еще не меньше чем на полную железнодорожную цистерну.
— Сколько остается... — вздыхала Нина. — Вот бы сюда наших подмосковных грибников!..
— А я тебе что говорил, — взглянув на сестру, улыбнулся Андрей.
— Не верилось, — честно призналась Нина. — Ведь столько грибов! Столько грибов! Даже во сне никогда те снилось!..
Я слушал восторженные слова жены, смотрел на вороха опят, сизые кусты терна, полыхающие костры калины и думал: «Как богата наша земля, сколько еще добра зря пропадает! Если бы собрать все дары леса с одного только Кавказа, насколько бы сразу выросла народная копилка?! А лесные дары Сибири, Урала, Дальнего Востока — баснословная цифра получается. Ведь ни пахать, ни сеять не надо — только собирай...»
— Ты о чем задумался? — перебил мои мысли подошедший Андрей. Я сказал.
— Да-а... — протянул он.— Я тоже об этом иногда думаю. Особенно, когда натыкаюсь в лесу на землю, устеленную дикими яблоками и грушами. Не до всего, видно, у нас еще доходят руки, — вздохнул он. — А жаль...
Поселок Шедок, 1971
В РОДНОМ КРАЮ
Давно я думал навестить свою родную сторонку, а в последние годы особенно. Меня так почему-то тянуло на родину, что я просто не находил себе места: ежедневно выискивал в газетах информации и сообщения о родной стороне и с жадностью читал их, а ночью мне снилось палящее азиатское солнце пирамидальные тополя, арыки, хлопок, дыни, виноград, тутовник — и все то, что было связано с далеким и близким детством. Родная сторона напоминала о себе с экрана телевизора, кинофильмами, она смотрела на меня со страниц журналов и газет, звала и манила душистыми фруктами с прилавков магазинов. И когда мне стало совсем невмоготу, я, отложив все свои бесконечные дела, взял внеочередной отпуск и уехал.
И вот, ровно через три десятка лет я снова в местах своего детства. Сколько за это время утекло воды из Чирчика и Салара! Сколько произошло изменений в жизни! А все так хорошо помнится, словно это было вчера...
Я подходил к подковообразному изгибу реки, к тому самому, где когда-то впервые в жизни сбил влет болотного луня.
Сколько теплых и дорогих сердцу воспоминаний сразу всплыло перед глазами...
Вот он и «Лысый холм» с выжженной солнцем вершиной, у подножия которого, в тугайных зарослях, отец обучал меня стрельбе по взлетающим фазанам. Здесь же, в этих угодьях, визжа от избытка страсти, гонялся за зайцем-толаем мой верный четвероногий друг Трезор...
Вдыхая запахи родных мест, волнуясь, как мальчишка, я поднимался на холм. И чем выше я подходил к куполообразной вершине, тем сильнее сжималось мое встревоженное воспоминаниями сердце. Но с каждым нагом все яснее и яснее становилось мне, что тех угодий, которые были так близки и дороги сердцу, давно уж не существует.
Там, где когда-то тянулись непролазные тугайные заросли и камыши, сейчас шахматными квадратами распластались хлопковые поля и бахчи. А вместо крохотных, одиноко торчавших из дикой джиды глинобитных узбекских лачужек выросли целые кишлаки с черепичными крышами. Но мне все не верилось. Я как сквозь сон смотрел на эту преобразованную землю, казалось: вот-вот на изгибе реки крякнет селезень, взлетит из камышей чирок или по всей окрестности вдруг разольется задорный крик петуха фазана. И только гул тракторов и шум хлопкоуборочных машин заставили меня поверить в действительность.
Долго, очень долго с грустью смотрел я с высокого холма на развернувшуюся во всю ширь новую для меня картину, и наперекор здравому смыслу, мне было жаль тех полудиких тугайных зарослей, кровно связанных с далеким, милым детством, живой юностью, со всем тем, что я так бережно и свято хранил в своей памяти все эти долгие суровые годы...