Как медвежонок обнаружил Муху, для всех осталось загадкой. Много было разных кривотолков и предположений по этому поводу. Одни говорили о слабом снежном насте над ямой, не выдержавшем Потапыча, другие — об исключительном медвежьем чутье, третьи — о случайности, но толком никто ничего н знал.
Наступила весна. Потапыч заметно вырос и окреп. И если осенью медвежонок страсть как боялся собак, от которых зачастую спасался на телеграфных столбах и на крыше казармы, то весной они сами разбегались от Потапыча во все стороны с поджатыми хвостами, где бы он ни появился, даже на свалке, куда он иногда наведывался за порчеными рыбьими головами.
— И не стыдно тебе жрать тухлятину?! Что ты в ней нашел хорошего? — ругал его Костя, когда Потапыч возвращался из очередной такой прогулки. — Разит от тебя хуже, чем от сотни горьких пьяниц, неслух ты этакий. Придется мне опять драить тебя до седьмого пота — в казарму-то такого не пустят...
Костя брал ведро, наливал в него теплой воды и, прихватив с собой кусок мыла, уходил подальше от казармы. Потапыч, низко опустив голову, будто оправдываясь, виновато урчал себе что-то под нос и покорно следовал за Костей.
В последний раз я видел Потапыча перед уходом в госпиталь, а когда поправился и вернулся назад, его уже не стало.
Пока я лежал в госпитале, Костю Горюнова отправили на месяц в командировку на Большую землю. Ребята потом вспоминали: «Так Костя не хотел улетать в эту командировку, как будто что-то предчувствовал. И что теперь мы ему скажем?»
Оказалось, отец Кости погиб в войну, а мать с сестренкой сожгли фашистские каратели на Смоленщине и Потапыч для Кости был единственным утешением
Но приказ есть приказ, и Костя улетел на Большую землю. Потапыча своего Костя оставил на попечение всей роты. Но, как обычно бывает, у семи нянек — дитя без глаза. Так получилось и с Потапычем.
В гарнизоне травили крыс, мышей и прочих вредителей и разносчиков инфекции. Все свалки, помойки и другие «злачные» места были обработаны сильнодействующим ядом.
Никто не догадался в это время подержать Потапыча на привязи, а когда спохватились, было поздно: Потапыч побывал на свалке... Всю ночь простонал Потапыч в каптерке. Ребята пытались спасти своего любимца: поочередно дежурили, давали слабительное, отпаивали водой, даже где-то раздобыли парного молока, но ничто не помогло... К утру Потапыч затих...
Так не стало всеобщего любимца и спасителя повара Мухи. А сержант Костя Горюнов еще не знал о случившемся...
Сахалин, 1951
БЕЗ ВЫСТРЕЛА
Поздней осенью мы с другом, Геннадием Клениным, сидели в маленьком скрадке на берегу озера. Метрах в тридцати колыхались на водной ряби наши разномастные резиновые чучела.
Впереди и левее нас из-за бугра виднелись камыши Владыческого озера, а чуть правее красновато-коричневой стеной тянулись заросли спелого шиповника. Далеко-далеко за серебристой Окой возвышался над лугами золоченый купол старинной русской церкви в городе Спасске.
С Геннадием мы сдружились давно и всегда охотились вместе. Но был он слишком горяч и, если видел севшую на соседнее болото птицу, то обычно не выдерживал и вылезал из скрадка.
Вот и тогда, стоило небольшому табунку гусей опуститься в центр Владыческого озера, Геннадия будто пчела ужалила. Он подскочил и пробил головой верх слабо скрепленного скрадка. Осторожные птицы стали еще дальше облетать наше подозрительное укрытие.
— Брось вертеться... — недовольно заворчал я.
Но он будто и не слышал. Глаза его смотрели в центр озера, а длинные, одетые в резиновые сапоги ноги уже вылезли наружу.
Припадая к изредка торчащей нескошенной траве, Геннадий благополучно подполз к берегу. Секундой позже он, как в воду, нырнул в прибрежные камыши.
Прошло много времени с тех пор, как друг исчез. Я устал долго сидеть без движения, приподнялся, с наслаждением размял затекшие ноги и пристально оглядел берег.
Метрах в пятидесяти левее того места, где скрылся Геннадий, я с трудом различил в камышах сжавшуюся в комок неуклюжую фигуру друга. Прямо на него, чуть не цепляя макушки камышей, плавно тянули поднявшиеся с озера гуси. Я юркнул в скрадок, рассчитывая, что гуси после выстрела Геннадия повернут ко мне, взвел курки.
Когда гогочущий табунок был над самой головой Геннадия, он вскочил и вскинул вверх стволы ружья. Не ожидавшие западни, птицы быстро-быстро заработали крыльями и в первые секунды как бы остановились в воздухе. Удобнее момента для выстрела нельзя было и выбрать...
Одна из птиц, кувыркаясь, пошла вниз. Я ожидал что сейчас и другой гусь отделится от стаи и до меня докатится знакомый звук дуплета. Но опомнившиеся птицы были уже далеко от Геннадия и набрали большую высоту, а я еще не слышал даже первого выстрела.
Через некоторое время с гусем под мышкой к скрадку подошел раскрасневшийся друг.
— Вот здорово! Гуси сознательные стали. Ружье не стрельнуло, так они сами падают, — смеялся Геннадий,
— Ты все шутишь... — улыбнулся я.
— Нет, честно тебе говорю, не стрелял. Вот смотри! — переломив ружье, он извлек два патрона с осечкой.
— Да, странно. Я ведь тоже не слышал выстрелов. Но, может, кто издалека пальнул? — осенило меня.
— Какое там! Я за это время все камыши изъелозил и ни одной души живой не встретил, — отмахнулся друг.
Мы осмотрели птицу. Это была дымчато-серая гусыня. На оранжевых, с желтыми перепонками лапках мы обнаружили следы мелкой дроби.
«Стреляная...» — подумал я и взялся за темно-сизое крыло. Гусыня вся как-то сжалась и судорожно потянула крыло к туловищу, но оно лишь вывернулось и отвисло вниз.
— Закрытый перелом, — с видом опытного врача заключил Геннадий.
На месте перелома ощущались похожие на костяные наросты выпуклые утолщения. По нащупанным под кожей сплющенным дробинкам мы убедились, что кость была когда-то перебита зарядом мелкой дроби, но не доставшаяся охотнику гусыня, видно, отсиживалась где-нибудь в камышах до тех пор, пока не стала летать.
В спокойном полете слабая косточка кое-как выдерживала тяжесть птицы, но, когда, испугавшись, гусыня резко взмахнула крылом, кость не выдержала нагрузки, и птица рухнула на землю.
— Что мы с ней будем делать? — спросил я друга.
— Пусть перезимует у меня дома с утками, — подумав, ответил Геннадий. — А весной принесем ее на это же место и отпустим на волю. Уж очень красивая... — и он осторожно погладил ее по точеной головке.
Потом мы с ним расщепили толстую палку и, наложив на перелом выструганный из палки лубок, бережно опустили гусыню на дно просторного рюкзака.
Город Спасск-Рязанский, 1953
СЕКРЕТ
Грустно и тихо было в опустевших скошенных лугах. Только скворцы да галки, проносившиеся над пожелтевшими сиротливыми стогами, изредка нарушали торжественную тишину наступившей осени.
Изрядно устав от бесплодных хождений по болотцам и озерам, мы с братом решили отстоять вечернюю зорьку на «Копыте».
Правее нас кто-то отдуплетился. Мы с завистью проследили, как из снизившейся над соседним озером утиной стаи с тяжелым всплеском шлепнулся в воду ожиревший селезень. Через некоторое время еще дуплет — еще селезень.
Ни подсадных уток, ни чучел на чистой глади озера не было видно, лишь в прибрежной желтовато-коричневой осоке мы заметили сгорбившуюся спину затаившегося охотника. И странно было видеть, как громадные утиные стаи, пролетая на большой, недосягаемой для дроби высоте, вдруг всем строем, точно по команде, отвесно «пикировали» к тому озерку и после дуплета, вертикально взмывая вверх, занимали прежнюю высоту.
— Бот кудесник, магнитом он, что ли, их к себе притягивает?! — удивлялся брат Михаил. — Сходим посмотрим, в чем дело?