Саймон немного согнул плечи.
— Ох, какое блаженство.
— Ну, до блаженства еще далеко, Саймон Блай. Вот если ты стянешь с себя этот свитер…
Когда она помогала ему освободиться от свитера, он, оглянувшись через плечо, весело посмотрел на нее.
— Если ты надеялась, что я буду возражать, то, как видишь, тебя постигло жестокое разочарование.
— Вот и прекрасно.
Она поцеловала его в плечо и продолжила массаж.
— Ты расстроилась, что Мими разозлилась из-за твоего ухода? — спросил он.
— Она это переживет. Не могу сказать, конечно, что для нее большая радость видеть, что я среди ночи уезжаю из дома с мужчиной. Что ни говори, она моя бабушка и до сих пор считает меня подростком.
— И все же ты пошла со мной.
— Мими вынуждена считаться с тем, что ее внучка в настоящее время находится в любовной связи. Когда я впервые покидала ее дом, мне еще и двадцати не было. Возможно, она стала так зависима от меня, потому что, вернувшись, я все время находилась рядом с ней.
— У меня сложилось впечатление, что Мими вполне способна сама о себе позаботиться.
— Знаешь, Саймон, мне так хотелось бы, чтобы у вас нашлось что-то общее.
— Уже нашлось. Это ты, бэби.
— И дедушкина форма, — задумчиво проговорила Ярдли, взглянув на статуэтку сельской девушки, стоящую; на крышке комода.
Саймон промолчал. Он медленно потягивал свое пиво, потом не спеша отставил бутылку и только потом сказал:
— В эту ночь, Ярдли, я не хочу затевать разговор о форме.
— Вопрос не решится сам собой лишь потому, что мы будем избегать разговоров о нем.
— Эта форма свела нас. Можно ли сказать о ней что-нибудь более важное и значительное?
— А я была бы рада, если бы эта проклятая штуковина разбилась вдребезги. Пытаюсь понять тебя, пытаюсь согласиться с тем, что ты затеял. Но до тех пор, пока эта форма существует, она будет стоять между нами и нашими семьями.
Саймон повернулся и обнял ее за талию.
— Иди ко мне. Я не затем привез тебя сюда, чтобы говорить о древней, трухлявой и ни на что не годной форме.
Смеясь, Ярдли попыталась выскользнуть из его объятий, но он подхватил ее и усадил себе на колени. С удовольствием сдавшись ему на милость, она, обняв его за шею, прошептала:
— Но я ведь не закончила тебя массировать.
— Ох, да, массаж… Но знаешь, еще малость твоего массажа, и я засну. А мне хочется чего-то совсем другого.
Он стащил с плеча одну из блестящих бретелек и попытался обнажить ее грудь.
— Хорошо, что под этим платьицем не мог бы укрыться ни один, даже самый мизерный бюстгальтер!
Его прикосновение мгновенно пробудило в ней все чувства, она отозвалась на него всем своим существом, ощущая, как нарастает в ней желание. Жар пронизал все ее тело, и она пылко прильнула к нему, прошептав в самое его ухо:
— Все эти дни я не знала, как мне быть…
Не переставая ласкать ее грудь, Саймон спросил:
— А теперь? Теперь знаешь?
— О да, знаю. Но что-то тревожит меня.
— Не думай ни о чем.
Когда он не спеша снял с нее платье и легкая поблескивающая ткань соскользнула на пол, оставив ее в одних только кружевных эфемерных трусиках, глаза его наполнились восторгом. Он протянул руку и легкими прикосновениями пальцев, будто очерчивая контур, проводил плавные линии. По коже ее пробежала легкая дрожь.
— Ты сказочно прекрасна, — прошептал он, продолжая рисовать ее очертания, и она удивилась, что его сильные руки могут так легко и нежно касаться ее.
Затем начались взаимные ласки, становясь все более пылкими и повергая их в глубины почти бессознательной нежности и жажды наслаждения.
— Я хочу, чтобы ты была со мной, Ярдли, — прошептал он, улыбаясь, гладя ее по волосам и стараясь заглянуть в эти таинственно мерцающие глаза. — Я обожаю тебя и страшно боюсь потерять.
— Я здесь, Саймон, с тобой. Я не покину тебя, пока ты сам меня не прогонишь.
— Как я могу тебя прогнать? Этому никогда не бывать. Такое просто невозможно. Да я сам молюсь всем мыслимым и немыслимым богам, чтобы ты не оставила меня.
Ласки их возобновились, и тот жар, что охватил их тела и души, казался еще пламенней от завывания холодного осеннего ветра за окном и от предчувствия зимы, которым, казалось, был пронизан даже воздух в доме, тем более что камин без присмотра начал уже остывать.
— Я с тобой, любимый, я здесь.
— Мне хочется быть для тебя самым лучшим. Хочется быть таким, каким никто для тебя никогда не был.
Она погрузила пальцы в его густые темные волосы, затем поискала какие-то особые, необыкновенные слова, чтобы выразить всю полноту своих чувств, но, не найдя, просто сказала: