— Ты.
— Верно. Где Полли Торнквист?
— Ты. Мэттью Келлер. Значит, ты явился за мной.
— Не будем играть в игры. Где Полли?
— Это ты был в машине, напавшей на Госпиталь? Той, что нырнула вни з…
— Я.
— Как же тогда…
— Заткнись, Кастро. Отвечай, где Полли. Сейчас же. Она жива?
— Ты не получишь от меня никаких сведений. Как ты вернулся из пустоты?
— Прилетел.
— Я имею в виду — в первый раз.
— Кастро, я могу переломать тебе все пальцы на обеих руках. Так где Полли? Умерла?
— Но заговорю ли я, если ты это сделаешь?
Последовало колебание. Потом две руки сомкнулись на его правой кисти. Иисус Пьетро взвыл от боли и скрюченными пальцами потянулся к глазам…
Он наполовину проглядел стопу отчетов, когда в руку ему впилась мучительная боль. Иисус Пьетро обнаружил, что два пальца на его правой руке отогнуты назад под прямым углом к ладони. Зажав вопль стиснутыми зубами, он повернулся к интеркому.
— Пришлите мне врача.
— Что случилось?
— Просто пришлите… — Его глаза уловили быстрое движение. Кто-то есть в его кабинете!
— Ты прав, — сказал голос. — Пытками я от тебя ничего не добьюсь.
Слабое, тусклое воспоминание приказывало не поднимать головы. Иисус Пьетро сказал:
— Ты.
— Поди полетай на мотоцикле.
— Мэттью Келлер?
Молчание.
— Отвечай, черт тебя подери! как тебе удалось вернуться?
Две руки сомкнулись на правой ладони Иисуса Пьетро. Все лицо его исказилось в вопле и Иисус Пьетро схватил парализатор, дико озираясь в поисках мишени.
Он снова поднял взгляд, когда вошел врач.
— Менять пальцы никакого смысла, — заявил врач. — Всего лишь вывих. — Он обезболил руку Иисуса Пьетро, вправил пальцы и наложил шины. — Как вы это сделали, во имя Пыльных Демонов?
— Не знаю.
— Не знаете? Вы вывихнули два пальца и вы не помните…
— Не приставайте. Говорю же вам, я не могу вспомнить, что случилось с моей рукой. Но я думаю, здесь должен быть как-то замешан этот адский призрак Мэттью Келлер.
Врач посмотрел на него очень особенным взглядом. И вышел.
Иисус Пьетро скорбно посмотрел на свою правую руку, обмотанную бинтом и висящую на перевязи. «А, ладно». И он в самом деле не мог ничего об этом вспомнить.
Поэтому он продолжал думать о Мэттью Келлере.
Но почему он все время думает еще о Полли Торнквист?
Настало и даже прошло уже время для следующей стадии ее обработки. Но ведь она, конечно же, может обождать? Конечно, может.
Он попробовал кофе. Слишком холодный. Он вылил его обратно в кофейник и взялся за новую порцию.
Рука была как неживая.
Почему он все время думает о Полли Торнквист?
— Пф! — он встал; из-за перевязанной руки это вышло неуклюже. — Мисс Лоссен, — сказал он в интерком, — пришлите ко мне двух охранников. Я иду в «Планк».
— Будет сделано.
Иисус Пьетро потянулся к парализатору на письменном столе, когда что-то привлекло его взгляд. Это было досье на Мэттью Келлера-старшего. Его желтую обложку испортил грубый рисунок.
Две соединяющихся дуги, проведенные черными чернилами. Под ними три маленьких замкнутых петли.
Кровоточащее сердце. Раньше его там точно не могло быть.
Иисус Пьетро раскрыл папку. Он чуял собственный страх и осязал его в холодном поту, увлажнившем рубашку. Словно он находился в страхе уже много часов.
Внешность в фас и профиль. Голубые глаза, желтые волосы. Кожа начинает становиться одутловатой от старости…
Что-то шелохнулось в мозгу у Иисуса Пьетро. Всего на миг лицо в папке сделалось моложе. Его выражение чуть изменилось, так что оно показалось вместе напуганным и сердитым. Воротник пропитался кровью, а кусочек уха свежеоторван.
— Ваша охрана здесь, сэр.
— Благодарю вас, — сказал Иисус Пьетро. Он бросил еще один последний взгляд на лицо покойного и закрыл папку. Прежде чем уйти, он положил парализатор в карман.
— Хотел бы я, чтоб мы могли предупредить Лэни, — сказал Гарри Кейн. — Теперь все изменилось.
— Ты бы даже не знал еще, что ей сказать. Вот, держи, — миссис Хэнкок поставила на поднос дымящийся кувшин с сидром, присовокупив четыре чашки.
Они сидели на кухне. Худ остался в гостиной с Миллардом Парлеттом. Парлетт, опираясь на Джея Худа, сумел приковылять в гостиную и сесть в кресло.
Время представлялось удобным, чтобы устроить передышку.
Ветер выл за черными окнами. Четверо заговорщиков перед очагом, похожим на настоящий, пили, согреваясь, горячий сидр с приправами; гостиная казалась мирным прибежищем.
Прибежищем временным.
— Вы думали об этом дольше, чем мы, — сказал Гарри. — Мы и вообразить никогда не могли, что команда согласится на компромисс. Что именно вы готовы предложить?
— Для начала — амнистию Сынам Земли: вам и всем, остающимся в виварии. Это легко. Вы нам необходимы. Когда колонисты потеряют веру в команду, вы окажетесь единственной силой, способной поддержать закон и порядок в их землях.
— Да, это таки будет перемена.
— Нам надо обсудить три типа медицинской помощи, — сказал Миллард Парлетт. — Пересадку тканей, подарки трамбробота и мелкие врачебные вмешательства. У вас есть уже доступ к стандартным лекарствам на проверочных медстанциях. Мы можем его расширить. Я уверен, что можно предложить свободный доступ к животным-сердцам, животным-печеням и так далее. Некоторое время вам, колонистам, придется являться в Госпиталь за лечением посредством симбионтов из трамбробота, но в конечном итоге мы можем построить баки для их выращивания на Гамме, Дельте и Эте.
— Очень хорошо. Что же с банками органов?
— Вот именно. — Миллард Парлетт обхватил руками узкую грудь и смотрел в огонь. — Я не мог запланировать эту часть, так как не знал, какие именно изменения в технологии предстоят. У вас есть какие-нибудь мысли?
— Банки органов нужно уничтожить, — твердо сказала миссис Хэнкок.
— Выбросить тонны органических пересадочных материалов? Вылить на землю?
— Да!
— А преступность вы тоже ликвидируете? Банки органов для нас — единственный способ карать воров и убийц. На Горе Посмотрика нет тюрем.
— Так постройте тюрьмы! Довольно вы нас убивали!
Парлетт покачал головой. Гарри Кейн вмешался:
— Это не поможет. Послушай, Лидия. Я понимаю твои чувства, но мы не можем этого сделать. Если мы выльем пересадочный материал, против нас поднимется все Плато. Мы даже не можем прекратить казнь посредством банков органов, отчасти потому, что преступность безудержно возрастет без высшей меры наказания, отчасти же потому, что в команде слишком много членов, жизнь которых, так же, как у Парлетта, полностью зависит от банков органов. Если мы так поступим, то с тем же успехом можно было прямо сейчас объявить войну.
Лидия повернулась за поддержкой к Худу.
— Я пас, — сказал Худ. — По-моему, все вы кое о чем забыли.
Гарри сказал:
— О?
— Я еще не уверен. Мне надо подождать и посмотреть. Беседуйте дальше.
— Не понимаю, — сказала Лидия. — Я вас всех не понимаю. За что мы боролись? За что мы умирали? За то, чтобы стереть банки органов!
— Вы кое-что упускаете из виду, миссис Хэнкок, — вежливо сказал Парлетт. — Дело не в том, что команда не согласится на это и не в том, что колонисты на это не согласятся. Они, конечно, не согласятся. Но нанести удар по банкам органов не позволю вам я.
— Да уж, — слова Лидии сочились презрением. — Ведь тогда тебе придется умереть, не так ли?
— Да, придется. А я вам нужен.
— Зачем? Что есть у тебя для нас ценного, помимо твоего влияния и доброго совета?
— Небольшая армия. У меня больше сотни прямых потомков. Их очень долго готовили к этому дню. Не все они пойдут за мной, но большинство подчинится моим приказам без всяких вопросов. У всех есть охотничье оружие.
Лидия неровно вздохнула.
— Мы сделаем то, что в наших силах, миссис Хэнкок. Мы бессильны устранить банки органов, но мы можем уничтожить несправедливость.