— Как твоя Рози? — поинтересовался виконт, более спокойным, апатичным тоном.
— Ей меньше недели ходить осталось, милорд. Уже скоро,－ответил Роб, невольно заулыбавшись.
— Это ваш третий?
— Да, милорд. Бог нас не обидел. — смущенно добавил камердинер.
— Определенно, — задумчиво произнес лорд и на секунду уставился в потолок, расписанный пухлыми амурами и полуголыми нимфами. — Ты счастливый человек Хопкинс. Дети, жена… Рад, что Эмили тогда отправила ее вместе с… — он замолчал, не в силах произнести имя, которое причинило ему столько боли.
— Это была рука судьбы, так сказать — поспешил прервать затянувшуюся паузу Роб. — Если Вы, милорд, позволите, я бы поделился с Вами некоторыми соображениями.
— Соображениями? Ты о чем, Хопкинс?
Камердинер на минуту замер в нерешительности под непонимающим взглядом виконта, а потом, отбросив ложный страх, выпалил с присущей ему прямотой:
— Ваша светлость, я долго служу Вам и вижу, как вы за последние годы сдаёте, и не только телесно. Едва от удара в прошлом году окончательно оправились, разогнали наконец эту шайку врачей-шарлатанов, так опять заперлись в четырех стенах со своими книгами. Вообщем, я человек простой и не могу притворяться, что мне все равно. Смотреть, как вы медленно себя в могилу сводите…
— Хопкинс, ты не в себе? Для душеспасительных проповедей у меня есть викарий. Да и тот не чаще раза в месяц, — меланхолично заметил виконт, вновь уткнувшись в рукопись своих мемуаров и прихлебывая из рюмки.
— Мне ли не помнить, как Вы переживали из-за исчезновения мисс Кент, милорд! Прошло столько лет, а Вы все в печали. Вот бы уехать Вам отсюда…надолго, да подальше, развеяться…－ не сдавался камердинер.
— Ты забываешься! — удивленно вскинул брови Мельбурн, губы его нервно сжались в узкую упрямую линию, но он все же позволил Хопкинсу закончить мысль.
— И доктор, тот молодой, что помог Вам вернуть былую форму, говорил про тёплый климат и Французкую Ривьеру. По мне, это самое лучшее место, чтобы навсегда избавиться от хандры. Тёплое море, пальмы, казино, женщины… Помню, приплыли мы в Ниццу…
— Возможно…
Из всех английских докторов, что консультировали и брались лечить Мельбурна после удара, только молодой, но решительный сельский доктор по фамилии Смит смог действительно ему помочь. Остальные, лондонские светила от медицины ставили на его пошатнувшемся здоровье большой и жирный крест, но продолжали давать советы и брать немалые деньги.
— Когда же пуститься в путь, если не этой весной или летом? — продолжал свою мысль Хопкинс. — Простите, за смелость милорд, но Вас ничто и никто более не удерживает здесь.
Мельбурн внутренне вздрогнул от этих до неприятия справедливых слов и с интересом посмотрел на своего камердинера. Переписка с королевой, стараниями принца и нового премьер-министра, по мнению Уильяма, сошла на нет слишком быстро. В последний раз венценосная корреспондентка писала «своему бедному дорогому лорду М» почти три года назад－о рождении дочери Алисы. Это была радостная и одновременно щемящая весточка для опустошённой души, по воле обстоятельств ищущей покоя и умиротворения в добровольном затворничестве. И с тех пор более ни строчки, ни праздного вопроса, ни дружеского участия. Даже Эмма Портман, всегда предельно честная с ним, как истинный друг избегала прямых вопросов о теперешнем отношении к нему королевы. Молчание было красноречивее любых слов. Мельбурна неприятно поразило это внезапное охлаждение и безразличие королевы, ведь в юные годы она высоко ценила их нежную дружбу и мудрые отеческие советы своего премьер-министра.
Что же оставалось ему, некогда вершителю судеб, блистательному политику и любимцу женщин? Запереться в своём поместье, гордо погрузившись в собственное несчастье или продолжать делать вид, что после отставки и крушения личных планов все идет своим чередом? Он за многие годы службы устал быть под прицелом пристрастных взглядов и выбрал первое, но не знал теперь, верное ли это было решение. Не был ли перенесённый им тяжёлый удар расплатой за этот непростой выбор…
Хопкинс увидел застывший на мгновение взгляд виконта, мысленно обращённый в себя.
— Простите меня, милорд! Кто я такой, чтобы давать советы, но я сделал это от чистого, преданного Вам сердца! — закончил Роб и угрюмо уставился в пол.
Спустя минуту Уильям Лэм, второй виконт Мельбурн, медленно отложил перо и привычным «хозяйским» голосом сказал:
— Спасибо Хопкинс! Отрадно слышать о твоих тревогах за меня, но пока я сам в состоянии принимать решения! Пусть обед подадут сегодня в малую столовую,－ добавил он, давая понять, что на этом беседа закончена. Умению бесшумно исчезать из комнаты Роб научился ещё в самом начале службы у виконта.
Мельбурн встал у окна, вглядываясь в белое безмолвие за стеклом и пустоту заснеженного пейзажа… Разговор с камердинером вдруг разбудил глубоко и умело спрятанное им чувство одиночества и пугающей пустоты. Его жизнь после медленного выздоровления превратилась в череду скучных и однообразных дней, не наполненных ничем, кроме бдений над старинными рукописями в библиотеке, укрепляющим моционом и долгими часами наблюдений за грачами в старинном парке. Он будто добровольно подписал себе приговор на вечное заключение, мысленно накрыл себя могильной плитой и написал на ней эпитафию.
Эта была его реальность, которую следовало давно увидеть и признать. Уильям вернулся к столу и решительно вынул из секретера лист превосходной льняной бумаги. Он пододвинул к себе старинный чернильный прибор, и с былой энергией принялся писать письмо, витиеватым, немного размашистым после болезни почерком.
Глава 29
Уильям еще раз просмотрел бумаги, подготовленные для отправки в Лондон к поверенному, а затем аккуратно упаковал в саквояж законченный экземпляр своих мемуаров. Сборы подходили к концу. Время до запланированного на утро отъезда в Лондон, а затем дальше на побережье, тянулось невыносимо медленно.
Прошло больше полугода, как он, поддавшись увещеваниям своего верного камердинера и доводам собственного рассудка, начал непростые приготовления к длительному путешествию на континент. Все необходимые распоряжения были уже сделаны, письма написаны, а новое завещание заверено местным нотариусом. Бумаги Лионского банка на предъявителя и наличные соверены — надёжно спрятаны предусмотрительным Хопкинсом в кованный сундучок. Зафрахтованная на чужое имя парусная красавица-яхта мерно покачивалась на волнах в порту Плимута, подготовленная к отплытию. Дувр для этих целей Мельбурну не подходил, был велик шанс встретить кого-либо из великосветских знакомых.
Путешествовать бывший премьер-министр решил инкогнито и в гордом одиночестве, совершив переход морем до южного побережья Франции. Хопкинса он великодушно в поездку не брал, хотя за многие годы привык к его коренастой фигуре за своим плечом. Отцу семейства и единственному кормильцу не пристало скитаться по Европе, когда сроки возвращения в Англию оставались не ясны и самому хозяину. Младший брат Роба, расторопный и услужливый, а главное не болтливый, займёт место прислуги виконта на первое время. Он уже ждал хозяина в Плимуте вместе с отосланным вперёд багажом. Мельбурн, казалось предусмотрел всё, чтобы его отъезд не вызвал ненужные кривотолки и сплетни, имевшие свойство распространяться в обществе со скоростью заразной болезни.
Брат Фредерик и Палмерстоны — единственные, кого он решил посвятить в свои планы и на чьё молчание мог положиться. Эмили была и обеспокоена и обрадована одновременно, она давно не видела в глазах брата такого оживленного блеска и такого деятельного участия, но все же… Его здоровье, а в большей степени мрачное умонастроение в последние годы, немало ее тревожили. Для своего верного друга — леди Портман, Уильям написал письмо, планируя отослать его сразу же после отъезда из Англии. Здесь он руководствовался практическими соображениями: пока Эмма состоит на службе при дворе, нельзя подвергать ее репутацию необдуманному риску. И неосведомленность о планах Мельбурна будет ей только на руку, чтобы избежать возможного неудовольствия королевы.