Но тайны никогда пугали Ками.
— Ты можешь мне довериться, — нарушила тишину она, стараясь, чтобы голос звучал мягко, — я сохраню любой твой секрет. Что тебя мучает, Клаус?
Майклсон поднял на нее взгляд, и Камилла увидела боль, застывшую в серых глазах, но прежде чем она смогла сказать еще хоть слово, Клаус резко подался вперед, обхватывая лицо блондинки своими ладонями.
— Если я тебе все расскажу, ты меня знать не захочешь, — прошептал он, качая головой, — или хуже того — начнешь бояться. Я не хочу так. Не могу…
— А ты рискни, — твердо проговорила Ками, не отрывая от Майклсона уверенного взгляда, страха в котором не было ни на грамм, — я проходила практику в тюрьме, меня сложно чем-то напугать.
Она улыбнулась, пытаясь шуткой разрядить гнетущую атмосферу, но стало лишь хуже — от ее последних слов Клаус напрягся, сжимая руки в кулаки.
— Поверь, ты не хочешь этого знать, — выдохнул он, отступая от Ками на шаг.
— Но я хочу знать тебя, — возразила ему та, осторожно касаясь кончиками пальцев мужской щеки, — и я знаю, что мы все сможем преодолеть. Чтобы ты сейчас мне не сказал.
— Я не заслужил тебя, — прошептал Клаус, опуская голову, но Ками не позволила ему поддаться самобичеванию. Она подтолкнула его к кровати, и когда он сел, опустилась рядом, не вынимая свою ладонь из дрожащей мужской руки.
— А вот я думаю, что наша встреча — это судьба, — произнесла блондинка, не сводя с Майклсона теплого взгляда, — и мне все равно, что ты сделал там, в прошлом. Я знаю тебя таким, какой ты сейчас. Таким, каким ты даже сам себя не знаешь. И если ты сейчас расскажешь мне все, я смогу помочь.
— Боюсь, помочь здесь уже нечем, — с болью в голосе отозвался Клаус, всматриваясь в лицо Камиллы, — но ты права. Я расскажу. Даже если ты после этого меня возненавидишь.
— Этого не случится.
— Ох, не зарекайся, — усмехнулся Майклсон, на этот раз уже скорее обреченно, — эта история началась до моего рождения. Когда наша мать, после рождения Элайджи закрутила интрижку. Отец, как ты понимаешь, этого не одобрил, он вообще был тяжелым человеком…
Клаус говорил в полной тишине, все больше мрачнея, и Камилла слушала его, не перебивая, лишь ее ладонь мягко легла на мужские пальцы, когда повествование Майклсона дошло до ночи, которая изменила жизнь всей их семьи.
— Он ненавидел меня, понимаешь, — сбивчивым голосом проговорил Клаус, воскрешая в памяти события прошлого, — просто за факт существования. И хотел убить. Обвинил в том, что это я причина смерти мамы… Хотя тогда… А Элайджа… Он просто спас меня. Он не хотел этого, но… Отец не оставил нам выбора. И тогда я понял, что Элайджа не должен отвечать за все это один… и мы…
Клаус умолк, прикрывая глаза, не желая видеть на лице Камиллы отвращения или ужаса, но вместо этого, он почувствовал, как она придвигается ближе, обнимая его, прижимая к себе.
— Вы были детьми, Клаус, — прошептала она, успокаивающе гладя его по волосам, — и сделали то, что сделали. Это был несчастный случай, но полиция не поверила бы вам. Ты все сделал правильно.
— Правильно? — беспомощно выдохнул Майклсон, неверяще глядя на Ками, — мы совершили преступление!
— Это была лишь защита, — покачала головой та, — Элайджа защитил тебя, а ты — всех остальных. Вы правильно сделали, что сохранили эту тайну.
— Боюсь, что не сохранили, — горько усмехнулся Клаус.
— Что ты имеешь в виду? — непонимающе прищурилась Ками.
— Мне сейчас звонил Элайджа, — глухо продолжит Майклсон, — кое-кто узнал о произошедшем и сейчас пытается нас шантажировать.
— И что же теперь будет? — прикусив губу, проговорила Камилла, стараясь скрыть беспокойство в голосе.
— То же что и всегда, — решительно произнес Клаус, — мы сделаем ради семьи все необходимое. И даже больше.
========== Часть 30 ==========
— Абонент временно недоступен.
Элайджа сбивается со счета, сколько именно раз он слышит эти слова, и металлический голос вновь и вновь звенит в его ушах, донося до Майклсона истину, которую он никак не хочет принять — Глория внесла его в черный список, и дозвониться до нее он больше не сможет.
Никогда.
Но он продолжает раз за разом набирать ее номер. Элайджа просто не может смириться с тем, что между ними все кончено. И не хочет. Ведь он любит ее, и верит в то, что сможет объяснить ей все, что случилось. И Глория поверит ему. Ему лишь нужно дозвониться до нее. Но сделать это оказывается невозможно.
Поражение Элайджа принимает только утром следующего дня, и от этого ему становиться только хуже. Надежда, что прежде еще жила в его сердце сменяется отчаяньем. Он слишком хорошо помнит слова Глории, которая не желает иметь с ним ничего общего, и он должен смириться с ними и с новым положением вещей. Сказать, как всегда оказывается проще, чем сделать.
И то, что он чувствует, Майклсон даже не может назвать болью — это было бы слишком просто. То, что происходит с ним гораздо, гораздо хуже. Темная, липкая волна накрывает его, тянет в бездну и там нет уже ничего, там все теряет смысл, и нет ни единой надежды на спасение. Мучающие его раньше кошмары на фоне этого становятся лишь реальнее, мрачнее — ведь белокурый ангел больше не спасает его, вырывая из опустошающих снов. Теперь он один на один с тем, что год за годом отравляло всю его жизнь, но если раньше пробуждение дарило хоть какое-то облегчение, теперь от него не остается и следа, ведь реальность становиться куда хуже самого страшного сна.
Особенно после того, как Элайджа видит на экране телефона номер Марселя, уже заранее зная, что именно он услышит, и хотя Майклсона и тошнит он его самодовольного голоса с первой же секунды, он выслушивает до конца, терпит его насмешки, сносит оскорбления. Он делает это ради семьи, а еще потому, что у него просто нет выбора.
Жерар хочет отомстить, и это не особенно удивляет Элайджу — он отлично помнит и его завистливые взгляды, и истинные причины позорного увольнения и то, что собственный отец ставил ему в пример того, кого Марсель считал лишь выскочкой. Мотивы Жерара до смешного понятны, но все же Майклсон на миг застывает от удивления, когда тот озвучивает свои требования.
— Ты перепишешь на меня компанию, Элайджа, — самодовольно тянет он, заранее уверенный в том, что не получит отказа, слишком серьезные козыри у него на руках.
— Что, прости? — холодно отзывается Майклсон, хмуря брови, — ты верно шутишь?
— Свобода или компания, — усмехается на другом конце провода Жерар, явно наслаждаясь моментом.
— Ты ничего не докажешь, — сквозь зубы цедит Элайджа.
— Считаешь? — смеется Марсель, — ты знаешь, что дневника более чем достаточно для возобновления дела, а после вас всех вызовут на допрос, и если ты, например, и сможешь врать под присягой, в милой Бекс я совсем не уверен.
— Ты блефуешь, — все еще находя в себе силы возражать отвечает ему Майклсон.
— А ты проверь.
Но Марсель знает, что проверять подобное Элайджа не будет. Он никогда не позволит случиться непоправимому, не даст мешать имя семьи с грязью, не позволит братьям и сестре отвечать за собственные ошибки.
Они оба слишком хорошо знают, что Майклсон пойдет на все во имя семьи. Только теперь этот факт играет только на Жерара.
— Так когда мы подпишем документы? — вопросительно тянет он, уже уверенный в победе.
— Дай мне неделю, — отрезает Элайджа, поджимая губы, — мне нужно переговорить с Клаусом. К тому же столь внезапная уступка прав вызовет вопросы не только у совета директоров, но и у партнеров.
— А под партнерами ты имеешь в виду красотку-блондинку? — усмехается Марсель, еще не зная, какую совершает ошибку.
Гнев поднимается волной, накрывая Элайджу с головой. Упоминание о Глории действует на него словно красная тряпка на была, и все его силы уходят на то, чтобы не сорваться с места и не найти Жерара только для того, чтобы лично оторвать ему голову. Вместо этого он очень тихо говорит:
— Еще раз упомянешь о ней, я тебя убью. Если уж мне грозит тюрьма, совмещу неминуемое с приятным.