Я бы…
Я не успеваю додумать, что я бы сделала, внезапно оказавшись в мире, где слыхом не слыхивали ни про искусственный, будь он неладен, интеллект, ни про прочие мерзости развитой чрезмерно цивилизации.
Дикий грохот, такой, словно по крыше моей маленькой машинки топает по меньше мере слон, закладывает уши, но я не успеваю испугаться. Просто становится резко больно, а затем уже никак.
Последняя мысль, настойчиво бьющаяся в голове: “Не надо было ставить машину под крышу, сосульки же…”
Глава 2
— Дохлая?
— Не, живая… Вроде…
— Но не наша.
— Не, не наша…
— А чья? Откуда тут?
— Не знаю… Валх смотрел, нет следов вообще. Непонятно, откуда пришла, словно с неба упала.
— Он просто без нюха, Валх твой, вот и все! Не может такого быть, чтоб с неба! Она же не из летучих!
— Не… Явно не из них.
— А может, из них?
— Пахнет по-другому…
— Тебе-то откуда знать? Ты их не видал никогда!
— Видал! Видал!
— Врешь!
— Сам! Сам ты врешь! Врун ты, вот кто!
— Ах ты…
— Да хватит вам! Вон, уже моргает!
Детский голос с легкими командными нотками мгновенно прекращает непонятную возню, которую я слышу, но пока еще не вижу.
Моргаю.
— Давай ее по щекам вдарим! У меня мама так батьку в себя приводила!
— Не надо… — поспешно хриплю я, мучительно пытясь проморгаться и ощущая, как в голове гудит, словно ветер в пустой кастрюле. Противно и протяжно.
— О! — радуется все тот же детский голос, который, судя по всему, тут, в стайке мелких ребятишек, за вожака, — говорит! Эй, ты кто? Откуда тут?
Глаза слезятся, но я усиленно пытаюсь хоть что-то увидеть, кроме яркого не по-зимнему совершенно солнца, бьющего прямо в лицо.
Очень странные ощущения, учитывая, что последнее, что помнится — холодная питерская хмарь и серое мерзкое небо… Ах, да! Еще адский грохот по крыше моей малолитражечки! Осознание прошибает холодом по коже: это же меня, наверно, покалечило! Зимы в Питере непредсказуемые и мерзкие, а снег с крыш падает регулярно, и так же регулярно, каждую проклятую зиму, кого-то этим снегом убивает… Похоже, мне на крышу серьезный такой кусок льда свалился! Пробил машину и по голове долбанул! Да так, что сознание выбило! И теперь я в палате… В больнице.
Но откуда тут дети?
И почему мне так тепло? Слишком тепло как-то… Так не бывает от мягкого одеяла или в нагретой отоплением до жары комнате. Нет, это сродни южным ощущениям, когда лежишь на пляже, а тебя лижет мягкое, нежное солнышко, целует щеки, бледный живот и цыплячьи от постоянного питерского холода бедра…
— Эй! Давай не умирай! — мне прилетает по щеке, причем, ощутимо так, по-взрослому!
Похоже, один из ребятишек решил-таки применить на практике наблюдаемые у матери методы реанимирования.
И, надо сказать, они работают!
Потому что прихожу я в себя мгновенно. Из глаз летят искры, а тело само собой принимает вертикальное положение.
Правда, голова на это отвечает резкой жесткой болью, и я, охнув и выругавшись сквозь зубы, сжимаю виски ладонями.
— А чего это она сказала сейчас? — тут же интересуется любопытный детский голос, и я, придя в себя и осознав, что тут все же дети, поспешно замолкаю.
Конечно, современных школьников мало чем удивишь в плане мата, это, скорее, они меня поучат новым выражениям, но все равно неправильно…
— У нее голова болит, — авторитетно заявляет еще кто-то из детей, — Ты сильно ее приложил, Варуш. Сейчас…
— И ничего не сильно… — смущенно бормочет тот, кто, судя по всему, проводил только что реанимацию моего несчастного организма, — чуток совсем…
А дальше я не слышу ничего, потому что на голову мою ложатся прохладные ладошки, принося с собой невероятный, сладостный покой и облегчение.
Это настолько нереально, что я сначала даже не понимаю, что происходит, просто тупо моргаю, пытаясь вдохнуть и выдохнуть ставший тяжелым воздух.
В глазах проясняется, причем, как-то сразу, резко.
И настолько, что очень четко вижу место, где нахожусь, и людей рядом с собой.
И первое , и второе вызывает оторопь.
Потому что я сижу сейчас на земле, на зеленой травке, а прямо впереди — блещет под ласковым солнцем гладь реки. И ветерок, легкий такой, летний…
Рядом сидят и смотрят на меня, раскрыв рты, детишки, пятеро, все примерно одного возраста, от семи до десяти-одиннадцати лет. И еще крутятся тут же двое серых толстолапых щенят, взволнованно тычущихся влажными носами то в мои ноги, то в спину. Дети одеты очень просто, я бы сказала, бедно. Как-то слишком бедно даже для деревенских. Никаких ярких принтов на футболках, шорт… Да и футболок-то у них нет… Странного, допотопного вида дерюжки, добела выцветшие на солнце… А сами дети — обычные, симпатичные и веселые, замурзанные до невозможности, загорелые и улыбчивые.