— Вроде нет… А что? — удивился Недоля.
— Так, ничего… Ни пуха тебе, ни пера! — И машина, оставив за собой облако дыма, скрылась за углом…
…Мичиган терпеливо ждал, сидя на возу. Как время тянется!.. Жора уже и за еду принимался, и к бутыли с самогоном прикладывался, а Тимка и красноармеец словно провалились.
Тени от пыльных акаций стали удлиняться, когда за его спиной раздался голос красноармейца:
— Верно, был твой дружок в госпитале. Провожала его какая-то… Скоро, наверное, прибежит…
Жора обрадовался, что Тимофей его не обманул.
— Ну а если что-либо… Друг он тебе или не друг — сразу…
— Само собой, — согласился Утробин.
А Павел Парамонович Клиндаухов рвал и метал: и так батальон укомплектован личным составом не более чем на половину, а тут еще потери. Погибли Семен Гвоздев и телефонист Артюхин, неизвестно куда делся начальник поста Арканов — ни трупа, ни следов. Теперь еще новость: Недоля исчез. Из госпиталя сообщили, что выписался, а в батальон не явился. Не иначе, сукин сын, дезертировал, от таких тихонь всего можно ожидать.
И вечером появился очередной приказ:
«Красноармииц Нидоля во вримя стычки с билогвардийским дисантом был ранин и находился на изличинии в госпитали. Пос-ли выписки из госпиталя в баталон ни явился, выбыл в ниизвестном направлинии, то-исть дизиртировал.
Приказываю считат Нидолю Т. И выбывшим из состава баталона как дизиртира».
Глава V
ТАИНСТВЕННЫЙ ПОПУТЧИК
Перед выездом из города Жора предложил:
— Может, вы вон там, переулочком, а потом по балочке пройдете? Здесь иногда документы проверяют.
— Господи, в Одессе о документах заботиться! Да здесь самого папы римского подпись подделают… Они у меня и от ревкома, и от архиерея, — и красноармеец с ухмылкой махнул рукой, но тут же пристально, в упор посмотрел на Тимофея и спрыгнул с телеги.
— Ты иди впереди! — сказал, вернее, приказал Недоле.
Тот пошел. Действительно, в конце переулка начиналась балочка, заросшая дерезой. По ней прошли мимо последних домишек города, а потом вышли на дорогу.
— Проверяли? — спросил красноармеец, когда телега с важно восседавшим на ней Утробиным остановилась у кустов.
— Нет… Но кто ж его знал…
Добавил не по годам рассудительно:
— Береженого бог бережет…
— Поехали!
И потянулась навстречу розовая предзакатная степь; в балках и за курганами начали сгущаться фиолетовые тени, потускнел горизонт, а сбоку повозки, прямо по заросшим сорняками полям, переступали невиданно огромными ногами тени лошадей.
Когда стемнело, доселе молчавший и даже как будто дремавший красноармеец сбросил шинель и остался в солдатской ватной безрукавке, надетой поверх френча. Затем прямо черев голову стянул бинты, начал растирать ладонью лоб и щеку, на которых отпечаталась мелкая рябь ткани. И тут же неуловимым движением откуда-то из подмышки вытащил маузер, сунул его в карман брюк.
— Ловко! — нарочито удивленно воскликнул Недоля.
— Что?
— Да так… Ты был вроде бы раненым, а теперь… не знаю что и подумать.
— Еще не то увидишь, — пообещал «красноармеец».
И добавил жестко, с нескрываемой угрозой:
— Если вообще увидишь…
Сначала Тимофею стало страшно: вот рядом, на одной повозке, сидит явный враг. Иначе зачем бы ему так маскироваться? Наверное, переодетый белый офицер. Но как он пробрался в Одессу? Да не только пробрался — встречался там с кем-то. Иначе откуда у него и красноармейская одежда, и документы, и как-то невольно всплыла в памяти оброненная этим пассажиром фраза: «Это в Одессе-то о документах заботиться?! Да у меня они и от ревкома, и от архиерея…» Да-а…
Такая злость взяла Тимофея: броситься бы сейчас на этого «красноармейца» — и руками, ногами, зубами… Да вспомнил наставление Неуспокоева: «Ты — дезертир. Убежал из ЧК, чтобы переждать опасное время…»
Успокоился, даже заставил себя зевнуть и начал умащиваться на телеге.
— Вздремну-ка немного… Раньше утра до твоего бати не доберемся?
— Там видно будет, — уклончиво ответил Утробин, машинально пошевелив вожжами. И тоже стал клевать носом, подремывая: казалось, все ему безразлично.
А между тем наступила ночь. И жутко стало в степи — словно вымерла она: ни огонька, ни звука. Только поскрипывают колеса телеги, дробно стучат копыта по окаменевшей земле, и время от времени фыркают лошади. Вверху сияют яркие, будто ненастоящие звезды, и в их блеклом свете придорожные кусты кажутся немыслимыми чудовищами.