Полковник Эбеналь и Гильфер утвердительно закивали головами — да, они знали, что из Франции и Англии в Польшу непрерывно подвозятся снаряжение, винтовки, пулеметы, самолеты, патроны, орудия, что в польской армии сейчас много французских военных инструкторов высоких рангов, что туда прибыл сам генерал Вейган. А Булдыга-Борщевский вставил:
— Великая Польша от можа до можа…
На этот раз князь взглянул на штабс-капитана с явным неудовольствием и пояснил:
— Сейчас главное — свалить большевиков, а о границах всегда можно договориться, и такие переговоры уже идут… Могу вам также доверительно сообщить, что на Дону и Кубани неспокойно, и верховный главнокомандующий принимает меры, чтобы поддержать это движение — больше я вам пока ничего не могу сказать. Установлены нами также связи с армией Освобождения России генерала Фостикова, действующей на Северном Кавказе. Из Румынии в Крым сейчас переправляется корпус генерала Бредова. Под наши знамена встают все, кто хочет видеть Россию свободной от большевизма.
Князь передохнул.
— Верховный главнокомандующий в разговоре со мной выразил надежду, что и вы, господа, внесете свою лепту в свержение большевизма. Здесь, в тылу, нужно поднять восстание. Вам известно недовольство народа Советами, боеспособных частей здесь нет, все они на фронте, поэтому успех нашего дела, безусловно, обеспечен. Как только мы выступим, между Очаковом и Одессой будет высажен десант — суда для этого уже стоят в Тендровском заливе, люди подготовлены, а берег в этих местах охраняется слабо. А потом — поход на Вознесенск, Помощную, Кременчуг — в тылы шестой, тринадцатой и четырнадцатой армий. Между Екатеринославом и Полтавой мы соединимся с нашими основными силами — и на Москву.
— А как население? — осторожно спросил полковник Эбеналь. — И потом, в нашем тылу останется армия Махно…
— Нестор Иванович Махно, — обычно в белой армии махновцев называли просто бандитами, но теперь положение, как видно, изменилось, и вот даже князь Горицкий именует Махно почтительно, — будет с нами в одном строю, — заверил князь. — К нему в одно время со мной направлены доверенные люди. А население… Мне больно говорить об ошибках нашего движения, я сам участник его…
…Для Игоря Мстиславовича Горицкого даже Временное правительство во главе с князем Львовым, а потом Керенским было неприемлемо; он вместе с генералом Корниловым шел на Петроград, чтобы уничтожить «революционную заразу» в столице. Потом бегство на Дон, отчаянное наступление на Екатеринодар по бездорожью, по весенней распутице, наступление, названное самими участниками «ледовым походом», стремительное движение на Москву и еще более стремительное бегство назад, к Черному морю.
От опасностей князь Горицкий не бегал. Его полк первым вошел в Гатчину, его отряд штурмовал Екатеринодар, его часть заняла Новосиль, от которого до Москвы оставалось всего триста верст, и Игорь Мстиславович однажды в ясный осенний день поднялся на горку и долго смотрел в бинокль на север, и ему казалось, что за холмами, за глубокими долинами Неручи, Любовши, Переволочны и Сосны, в дрожащем мареве сияют золотые маковки Кремлевских соборов, а в кармане он уже ощущал тяжесть миллиона рублей, обещанного донскими капиталистами полку, который раньше всех войдет в первопрестольную.
А в отступлении полк князя Горицкого был последним. Полк удерживал подступы к Харькову, мост через Дон в Ростове. И когда все было кончено и Новороссийск забит деморализованной толпой — остатками Добровольческой армии, когда из порта уходили последние, набитые до отказа суда, а сам «царь Антон» — генерал Деникин стоял на внешнем рейде на миноносце «Капитан Сакен», остатки полка князя Горицкого еще пытались удержать проход в горах — Волчьи Ворота.
— Не все держали в чистоте наше белое знамя. Многие предавались разврату, кутежам…
Князь даже зубами скрипнул: не только мелкая сошка — сам командующий Добровольческой армией генерал Май-Маевский неделями пьянствовал беспробудно; при сдаче Харькова его, как мешок с мякиной, в бесчувственном состоянии погрузили в машину. Генерал даже фуражку потерял и почти двести верст ехал, подставив лысину дождю и снегу; впрочем, этого он и не ощущал.
— …Антон Иванович[7], — продолжал Горицкий, и в голосе его послышались скорбные нотки, — разрешил в исключительных случаях проводить самоснабжение, а очень часто это превращалось в откровеннейший грабеж, что восстанавливало население не только против самих нарушителей порядка, но и против всего белого движения. А сколько злоупотреблений допускала наша контрразведка…