— И что же ты ей сказал?
— Что, дескать, я выбываю на особое задание и чтобы обо мне не беспокоилась…
Добавил тише, опустив глаза в землю:
— Понравилась она мне… Договорились, чтобы потом, значит, вместе.
Третий раз рассказывал Тимофей все это — Жоре, попутчику и теперь вот этому — и уже сам начинал верить в то, что он любит Марусю, сестру из госпиталя, и что они решили, когда закончится война, быть всегда вместе.
— А может, только за Шеллером-Михайловым ходил?
— Нет, за документом. Да вот направление в часть. — Тимофей пошарил в карманах. — Что-то нету, наверное, я его в книгу положил, — а про себя подумал: «Ведь книгу-то он просматривал, иначе откуда знал бы, что это Шеллер-Михайлов. Значит, и направление видел». — Ну да, в книге. Сразу же под обложкой лежит. Оставить книгу там не мог, все знают, как я читать люблю. Подозрительным показалось бы.
— А между прочим, — твердо выговаривая каждое слово и пристально глядя на Недолю, заговорил Булдыга-Борщевский, — на книге штампик бывшего владельца дома, в котором сейчас ваш батальон разместился.
— Разве? А я еще думал, что это за доктор Плисовский. Оказывается, он в этом доме жил?
— Так как книга-то к тебе попала?
— Ребята, когда навещать приходили, принесли. Да только она не очень интересная. Я больше люблю исторические. Вот я про поручика Мировича читал, потом про княжну Тараканову. И про Юрия Милославского, и про князя Серебряного…
— Ну ладно, — прервал Тимофея Булдыга-Борщевский. — Ты знаешь, куда ты попал?
— Небось не глупенький, догадываюсь.
— Ну и что?
— Теперь уж что будет…
— Вот что будет: скоро мы Россию освободим от большевиков, в стране будет поставлен настоящий хозяин. Ты мертвых видал? — неожиданно спросил он.
— Видел. И убитых, и которые от тифа.
— А повешенных?
— Тоже видел. Немцы после восстания сразу начали вешать.
— Ну а таких, у которых кишки наружу, звезды на лбу?
— Таких нет…
— Так вот, я тебе пострашнее сделаю, если задумаешь к своим краснопузым переметнуться. И учти, отсюда и мышь незаметно не убежит.
— Да я что! Сказал Жора — пулемет надо в порядок привести, вот и начал…
— Да, а откуда ты пулеметы знаешь?
— На заводе, в мастерских, где их ремонтировали, работал.
И это правда, пусть всего несколько дней, но работал. Что из того, что пулемет он изучил позже, когда в Днепровском отряде стоял на охране берега под Анапой. Но зачем об этом говорить?
— Как он?
— Видать, послужил, — показал на исщербленный щит и помятый кожух. И вдруг Тимофей решил проверить, просто так, на всякий случай, хорошо ли знает этот человек пулемет. — Меня беспокоит, как там пружина… Есть в затворе одна деталь, часто выходит из строя. Перетирается. А без нее и пулемет не пулемет…
Щелкнул затвором, вытащил из него пластинчатую пружинку, очистил пучком травы от масла, показал на маленькую выемку.
— Вот здесь она перетирается. Лопнет — пиши пропало. Но эта еще ничего, послужит…
Булдыга-Борщевский слушал внимательно, и в глазах его не отразилось ничего.
«Ни уха, ни рыла, ни свиной головы ты, ваше благородие, не понимаешь в пулемете», — озорно подумал Тимофей, внешне сохраняя серьезно-озабоченный вид, Убедился он в этом с радостью: если он нужен только для того, чтобы оружие в порядок привести, — одно дело, а коль он будет необходим и как пулеметчик — совсем другой разговор. С оружием в руках, да еще с таким, как «максим», ого, что можно сделать.
— Ты только устройство его знаешь или и стрелять умеешь?
— Умею. В полку Бражникова пулеметчиком был. Потом меня еще в Чека таскали.
— В Чека?
— Ну да. Все спрашивали, не говорил ли со мной сам Бражников или кто из его приближенных. Что-то там случилось… А чего со мной разговаривать? У меня взводный был; что он скажет, то я и делал… А это, — Тимофей дотронулся до щита, — надо бы испытать.
— Ну так что?
— Ленты нужны, патроны.
— Будут. К вечеру управишься?
— Вполне.
— Ну давай, Трофим, действуй.
— Тимофеем меня звать. Тимофей Недоля…
— Это все равно. Действуй. Мы тебя не забудем. И пошел.
«Не забудете… — подумал Тимофей, глядя в спину Булдыги-Борщевского. — И я не забуду… Но как же все-таки сообщить обо всем товарищу Неуспокоеву? Ладно, поживем — увидим…»
Снова взялся за пулемет. И вдруг словно укололо: где же все-таки он видел этого человека, где? Все в его лице знакомо, и эти голубые, но какие-то безжизненные глаза, и этот ровный, с горбинкой нос, и выдающийся вперед подбородок, и необычно розовые полноватые губы… И особенно чуб; да не просто чуб, а манера стряхивать головой, отчего волосы взлетали вверх и падали набок, закрывая часть лица и ухо. Где, где? У Григорьева? Среди махновцев? В полку Бражникова? Нет, нет, нет… Даже голова заболела от напряжения, но ниточку поймать не удалось — провал в памяти…