Патриций, вопреки обыкновению, не был занят бумагами, но изучал что-то на большом полированном столе, который занимал половину Продолговатого кабинета. Он во что-то играл. Казалось бредом, но нельзя было отрицать: Витинари внимательно следил за детской игрушкой, миниатюрной тележкой или вагончиком, на миниатюрной железной дороге. Игрушка, дребезжа, безостановочно нарезала круги с неясной на первый взгляд целью. Мокриц громко откашлялся, и патриций выпрямился.
– А, господин фон Липвиг. Как любезно с твоей стороны почтить нас своим присутствием… в конце концов. Скажи мне, что ты об этом думаешь?
Мокриц, слегка ошеломленный, ответил:
– Это похоже на детскую игрушку, сэр.
– На самом деле это искусная модель чего-то большего и опасного, – лорд Витинари повысил голос, обращаясь как будто не только к Мокрицу, но ко всему свету. – Кто-то скажет, что мне не составило бы труда это предотвратить. Бесшумно вонзенный клинок здесь, подсыпанный в вино яд там – и многие проблемы решились бы в мгновение ока. Вооруженная дипломатия – дело, конечно, прискорбное, зато не подлежит обжалованию. Кто-то решит, что я недосмотрел и, халатно отнесшись к собственным обязанностям, позволил отраве просочиться в человеческое воображение и необратимо изменить мир. Да, я мог бы принять меры, еще когда впервые увидел рисуночки, подозрительно похожие на эту игрушку, у Леонарда Щеботанского на полях его картины «Графиня Кватро Формаджи за туалетом», но нет, я скорее уничтожу ценнейшую в мире античную вазу, чем позволю упасть хоть одному волоску с этой бесконечно полезной и почтенной головы. Я думал, все кончится так же, как и с его летательными аппаратами, останется не более чем игрушкой. А теперь вот до чего дошло. Никогда нельзя доверять изобретателям. Они придумывают самые ужасные вещи из чистой любви к процессу, бездумно, безответственно, и откровенно говоря, я бы предпочел посадить их на цепь где-нибудь там, где они не смогут никому навредить, – здесь лорд Витинари взял паузу и продолжил: – И незамедлительно так бы и поступил, господин фон Липвиг, если бы эти проклятые существа не были так полезны.
Он вздохнул, и Мокриц невольно забеспокоился. Никогда он не видел его светлость в таких расстроенных чувствах. Патриций все не сводил глаз с тележки, которая так и ездила по кругу и наполняла кабинет запахом метилового спирта. В этом было что-то гипнотическое. Во всяком случае, для лорда Витинари.
Тихо и зловеще на плечо Мокрица опустилась рука. Он резко обернулся и увидел перед собой слегка улыбающегося Стукпостука.
– Советую сделать вид, что ты ничего не слышал, – прошептал секретарь. – Когда он находится в… кхм, меланхолии, так лучше всего, поверь. Конечно, во многом тут виноват кроссворд. Ты же знаешь, как он к ним относится. Придется лично написать редактору. Его светлость считает элегантное решение головоломки проверкой собственной состоятельности. Кроссворд должен быть увлекательной и познавательной загадкой. – Его розоватое лицо густо покраснело, и Стукпостук добавил: – Уверен, кроссворды не должны становиться пыточным орудием, и уж точно нет такого слова – «могарыч». Однако у его светлости восхитительные способности к реабилитации, так что если подождешь, пока я сварю тебе кофе, он наверняка придет в себя прежде, чем ты успеешь сказать «смертный приговор».
В итоге лорд Витинари простоял, уставившись в стену, всего восемь минут, после чего стряхнул с себя оцепенение. Он широко улыбнулся Стукпостуку и, уже менее радостно, отметил присутствие Мокрица, который искоса поглядывал на незавершенный кроссворд, разложенный прямо посреди стола.
– Милорд, – сказал Мокриц уверенно и с самыми чистыми помыслами, – вы наверняка знаете, что слово «магарыч» пишется совсем иначе. Это мысли вслух, конечно, просто я хотел помочь, сэр.
– Да. Я понимаю, – ответил лорд Витинари мрачно.
– Могу ли я еще чем-то вам помочь, милорд? – спросил Мокриц, понимая, что его выволокли из постельки не из-за кроссворда и не за тем, чтобы показать детскую игрушку.
Лорд Витинари сосредоточил взгляд на Мокрице и ледяным тоном произнес:
– Поскольку ты наконец соизволил присоединиться к нам в эти трудные времена, господин фон Липвиг, я расскажу тебе, что жил однажды человек по имени Нед Кекс, который изготовил механическое устройство для сбора урожая, приводимое в движение самым загадочным образом. Наши нынешние проблемы вполне могли начаться уже тогда, но, к счастью, его устройство не сработало, проявив склонность к самовозгоранию, так что равновесие в мире удалось сохранить. Но конечно же, изобретатели, которые не могут без каких-нибудь железяк, продолжали ковыряться в них по своим амбарам. Но это еще не все. Они находили барышень, разумных хороших барышень, которые непостижимым образом соглашались выйти за них замуж и нарожать им детей, тем самым продолжая и множа род изобретателей. Один из них, отпрыск вышеупомянутого Кекса, точно так же ковырялся в отцовской мастерской и наверняка задавался вопросом, а сможет ли он, со своей безудержной любознательностью, добиться того, что, увы, не удалось его отцу. И теперь этот юноша построил машину, которая поглощает дрова и уголь, исторгает огонь, коптит небо, наверняка вселяя страх во все живые существа в радиусе многих миль, и производит богомерзкий шум. Мне так рассказывали. И вот, юный господин Кекс нашел способ встретиться с нашим старым другом Гарри Королем. И, по всей видимости, вдвоем они замыслили предприятие, которое называется, если не ошибаюсь… железная дорога. – Витинари умолк совсем ненадолго и тут же продолжил: – Господин фон Липвиг, я чувствую, что будущее поджимает, и в эту ответственную минуту остается или быть раздавленным, или возглавить его. У меня на это нюх, господин фон Липвиг, наверняка ты понимаешь, о чем я. Так что я намерен взять пример с обитателей Четвертого континента и оседлать волну будущего. Подогнать его немного под свой размер, тогда с ним можно будет работать. Мое чутье говорит мне, что эта самая железная дорога, которая представляется нам проблемой, может стать ее блестящим решением.