Зато я кое-что помню из реальной истории моего бывшего мира. Не до деталей конечно, но... Через пять лет начнётся Семилетняя война за колонии, затем перекинувшаяся на Европу. Текущий противник якобитов Георг II умрёт через девять лет, в 1760 году. Его внук Георг III будет противником вигов, поддерживающим партию тори. В принципе, даже вполне легальными средствами с имеющимися на руках деньгами и присущим мне авантюризмом я мог бы многого наворотить. А уж какими возможностями меня обеспечили бы нелегальные! Тому же организованному терроризму современное мне сейчас государство не способно противопоставить совершенно ничего, то же можно сказать и о хорошо продуманной пропаганде. Если бы мне восхотелось пойти по стопам Кромвеля, или Наполеона, который не торт, а Бонапарт, ничего сверхъестественного подобная ситуация бы из себя не представляла. Но я отчётливо понимал-- это не мой уровень. Не столько по количеству ума, сколько по масштабу интереса проблем. Я тактик, стратегические задачи мне хотя и понятны, но скучны до вывиха челюстей. Не понятно сказано? Тогда скажу по другому: в жизни я предпочитаю роль игрока, а не гейммастера, организатора игр. Поэтому я и собирался просто продолжать играться в образе доставшимся мне. На уровне Дэвида Бэлфура, пусть несколько более разумного и циничного чем оригинальный, не претендуя на уже однажды примеренные атрибуты Мартина Стюарта.
Эти размышления придали мне твёрдости, хотя я и так не закрывал глаза на грозившую мне опасность и на то, что если буду продолжать своё дело, то легко смогу прожить не особенно долго. Утро было ясное, хотя дул восточный ветер. Его свежее дыхание холодило мне кровь, напоминая об осени, о падающих листьях, о мертвецах, покоившихся в могилах или на дне моря. Лошадь моя шла шагом. На вершине Кальтонского холма дети с криками пускали бумажных змеев, которые ясно вырисовывались на фоне неба. Я заметил, что один, взлетев по ветру очень высоко, упал между кустами дрока. При виде этого я подумал: "Вот так рано или поздно будет и с тобой, Дэви, если не перестанешь вечно дуром лезть на рожон!"
Мой путь лежал через Моутерский холм и вдоль поселка, расположенного на его склоне, среди уже убранных полей. Во всех домах слышалось гудение ткацких станков; в садах жужжали пчелы; люди переговаривались между собой на незнакомом мне языке. Впоследствии я узнал, что деревня эта называется Пикарди и что в ней работают французские ткачи на льнопрядильное общество. Здесь мне дали новое указание относительно дороги в Пильриг -- место моего назначения. Немного далее у дороги я увидел виселицу, на которой висели два закованных в цепи человека. Их, по местному обычаю, перед повешением окунули в деготь, и теперь они болтались на ветру; цепи звенели, вороны кружились над несчастными висельниками и громко кричали. Объехав виселицу, я натолкнулся на старуху, похожую на киношную колдунью, которая сидела за одним из столбов. Впрочем, лохмотьями в этом мире никого было не удивить. Она кивала головой, кланялась и разговаривала сама с собой.
-- Кто это там висит, матушка? -- спросил я, указывая на оба трупа.
-- Благослови тебя бог! -- воскликнула она. -- Это мои два любовника, мои два прежних любовничка, голубчик мой.
-- За что они были повешены? -- снова спросил я.
-- За правое дело, -- сказала она. -- Часто я предсказывала им, чем все это кончится. За два шотландских шиллинга, ни на грош больше, оба молодца теперь висят здесь! Они силой забрали их у одного ребенка из Броутона.
-- Ай, -- сказал я скорей себе, чем сумасшедшей старухе, -- неужели они действительно заплатили жизнями за такой пустяк? Вот это действительно значит всё потерять ни за грош.
-- Покажи свою ладонь, голубчик, -- заговорила вдруг она, -- и я узнаю твою судьбу.
-- Нет, матушка, -- отвечал я, -- я не верю в судьбу. То что называется судьбой -- всего лишь путь, по которому ведут человека его наклонности.
-- Я читаю твою судьбу на твоем лице, -- сказала она. -- Я вижу красивую девушку с ясными глазами, маленького человека в красивой одежде, высокого господина в напудренном парике и тень от виселицы на твоём пути. Покажи ладонь, голубчик, и старая Мерриэн тебе хорошенько погадает.
Но я отказался от гадания и поскакал дальше, кинув ей медяк, а она сидела и играла монетою в тени, отбрасываемой повешенными.
Если бы не эта встреча с повешенными, дорога моя вдоль по Лейт-Уокскому шоссе была бы гораздо безмятежнее. Старинный вал пересекал поля, подобных которым по тщательности обработки я никогда не видел ни в одном из миров. Кроме того, мне всегда нравилась такая провинциальная глушь. Но сейчас мысли занимало иное. Да уж, печальная участь -- попасть на виселицу!
Попал ли на неё человек за два шотландских шиллинга или, как говорил мистер Стюарт, из чувства долга -- разница была невелика, если этот человек в конечном итоге вымазан дёгтем, закован в цепи и повешен! Может так будет висеть и Дэвид Бэлфур... Другие юноши пройдут мимо по своим делам и безразлично взглянут на него; сумасшедшие старухи будут сидеть у подножия виселицы и предсказывать им судьбу. Нарядно одетые, благородные девушки, пройдя мимо, разве что отвернутся и заткнут себе носы, спасаясь от мерзкого запаха. Я отчетливо представлял этих гипотетических девушек: у них были серые глаза и цвета Драммондов на головных уборах. Ну уж нет, лучше собственноручно вонзить себе в сердце кинжал, чем вот так болтаться на солнце и отравлять округу вонью своего разлагающегося трупа!
Хотя я немного пал духом, но настроение у меня было всё-таки решительное, когда я подошел к Пильригу и увидел красивый дом с остроконечной крышей, расположенный на дороге между группами молодых деревьев. У входа стояла оседланная лошадь лэрда, а он сам находился в кабинете среди учёных сочинений и музыкальных инструментов, так как был не только глубоким философом, но и хорошим музыкантом. Он довольно приветливо принял меня и, прочитав письмо Ранкилера, любезно предложил мне свои услуги:
-- Чем я могу быть вам полезен, кузен Дэвид, так как, оказывается, мы кузены. Написать записку к прокурору Престонгрэнджу? Это очень легко сделать. Но что именно надо написать в этой записке?
-- Мистер Бэлфур, -- сказал я, -- я уверен, да и мистер Ранкилер тоже так считает, что, если бы я рассказал вам мою историю во всех подробностях, она бы вам не очень понравилась. Она довольно кровава и затрагивает политику.
-- Очень жаль слышать подобное от вас, милый родственник, -- ответил он.
-- Я не принимаю вашего сожаления, мистер Бэлфур, -- сказал я, -- мне лично нельзя поставить в вину ничего, кроме обыкновенных человеческих слабостей. Первородный Адамов грех, отсутствие прирожденной праведности и греховность всей моей природы -- вот и всё, за что я должен буду отвечать перед Богом. Меня ведь научили, куда смертным полагается обращаться за помощью, -- добавил я, заключив по внешнему виду мистера Бэлфура, что он будет обо мне лучшего мнения, когда увидит, что я тверд в катехизисе. -- Что же касается светской чести, то тем более ни в чем важном не могу упрекнуть себя. Все мои затруднения произошли не по моей воле и, насколько могу судить, не по моей вине. Затруднение моё в том, что я оказался замешанным в одно политическое недоразумение, о котором, как мне сказали, вы, как человек далёкий от политики, будете очень рады избегнуть упоминания.